Флаги Монголии на площади в Улан-Баторе. Фото Orgio89 с сайта Wikipedia.org

Почему работающую демократию, свободную от давления племенной и клановой системы удалось построить в единственной стране Центральной Азии – а именно в Монголии? Почему при сходной стартовой позиции (номадическое общество и 70 лет жизни при советской власти) Монголия избежала и авторитаризма, и вождизма, и той «липовой» демократии, которая ныне прикрывает в других странах борьбу кланов? Каков «рецепт» монгольского опыта, и чем он отличается от опыта других бывших номадических обществ – Туркменистана, Казахстана, Кыргызстана? На эти вопросы попытался дать научный ответ политолог Микаэль Огор Себерг (Университет Южной Дании), около десяти лет исследовавший политическую жизнь Монголии.

Ломать или договариваться: путь колонизатора

Монголия представляет собой примечательную аномалию и загадку для политологов. После краха соцлагеря полноценные демократические режимы устанавливались в основном на западе (Польша, Чехия). Чем восточнее находилась страна, тем больше в ней сохранялось авторитаризма. Исключение составила лишь «республика кочевника», зажатая между Китаем и Россией. Надо сказать, что обычно эту аномалию игнорируют, Монголию выводят за скобки и спокойно пишут о неизбежном восточном авторитаризме и клановости.

Тем удивительнее кажется уверенность Себерга в том, что сам по себе номадизм (кочевое хозяйство и вытекающее из него устройство общества) демократии благоприятствует. Во-первых, кочевники много путешествуют, знакомятся с новыми людьми и идеями, что, как он полагает, должно способствовать плюрализму. Во-вторых, их благосостояние зависит от сотрудничества между отдельными семьями, умения поделить общинные пастбища и вообще договариваться – и это также, по мнению политолога, учит азам парламентаризма. В то же время кочевым обществам свойственно деление на роды и племена, которое, будучи задействованным на политическом уровне, способствует вовсе не демократии и сменяемости власти, а превращению политической жизни в арену борьбы между кланами.

Монгольские воины. Фото Аркадия Зарубина с сайта Wikipedia.org

Следующий, по Себергу, важный элемент в политике – это внешняя власть, то есть страна или государство, подчинившее себе кочевое общество и определенным образом его менявшее. Внешняя власть должна одновременно добиваться извлечения ресурсов из покоренных и предотвращать недовольство и беспорядки. По отношению к кланам как политической силе внешняя власть может использовать две стратегии. Первая из них – «снисходительная»: ханы, вожди племен и других традиционные лидеры остаются на своих местах, при этом их используют для помощи сравнительно небольшому административному аппарату. Вторую стратегию внешней власти можно назвать «подрывной»: при ней масштабные структуры управления создаются целиком с нуля, местное общество перекраивается, а «ханы» отодвигаются от власти.

Политолог выделяет четыре главных параметра, описывающих воздействие внешней власти (она же колонизатор) на номадические общества. Это: тип управления (прямое/непрямое), размер «иноземного» государственного аппарата, коллективизация и перестройка местной экономики.

«Подрывная» стратегия требует не только «импорта» большого числа чиновников извне, замены местных руководителей, ротации кадров, регулярного отстранения слишком своевольных, но и радикальных реформ в местной экономике. Главным покупателем продовольствия и других товаров становится внешняя власть (а не «баи»), она снабжает население семенами, транспортом и другими средствами производства (как в колхозах), она же отвечает и за социальное обеспечение. В результате экономическая власть над населением оказывается вырвана из рук местных элит.

Но что происходит далее, когда внешняя власть – будь то СССР или Британская империя – уходит? В случае «снисходительной» стратегии образовавшийся вакуум власти немедленно занимают клановые структуры. Как правило, они решают не разрушать все институты современного государства, чтобы вернуться в славную древность, но сохраняют их, чтобы извлечь пользу для себя – например, передать те или иные ресурсы «своим» людям. В таких обстоятельствах, если человек хочет сделать карьеру в том или ином госучреждении, или добиться для своей семьи каких-то преференций, он вынужден идти на поклон к клану, неформально контролирующему ту или иную сферу. А вот «подрывная» стратегия, при всем ее насилии и разрушительности для традиционного общества, приносит неожиданную пользу. Старые, клановые политические группировки оказываются слишком слабы и раздроблены, и вакуум власти заполняется не ими, а новыми политическими движениями, сформировавшимися уже в период демократии. Низовые движения и новые партии не дают старым элитам по-быстрому поделить власть в переходный период, в результате чего возникает настоящая конкурентная политическая жизнь.

Монголия: мрачное прошлое, светлое будущее

Для проверки того, как работает эта модель в реальных исторических обстоятельствах Себерг выбрал два кейса – Монголию (ту самую аномалию, требующую объяснения) и Кыргызстан. Последовательность событий в дореволюционную, советскую и постсоветскую эпохи снабдила его данными, позволяющими вскрыть глубинные механизмы политической эволюции.

Почему из всех стран постсоветской Центральной Азии для сопоставления был выбран именно Кыргызстан? Во-первых, он очень похож на Монголию: небольшая по населению страна с преимущественно кочевым (в отличие от Таджикистана, Узбекистана и Казахстана) образом жизни, тесные связи с авторитарными Россией и Китаем, а также отсутствие серьезных природных ресурсов (в Монголии они есть, но их эксплуатация в значимом для национальной экономики масштабе только начинается). Именно из-за последнего пункта для сравнения не был выбран Туркменистан – «ресурсное проклятие» могло оказаться слишком значимым фактором, повлиявшим на демократизацию. Итак: почему в Монголии удалось построить настоящую демократию, а в Кыргызстане – нет?

Монастырь в Монголии, 1913 год. Фото Stephane Passet с сайта Wikipedia.org

Китайская династия Цин, управлявшая Монголией до 1911 года, разделила ее на 100 административных единиц (хошунов), в которых центрами власти были монастыри. Те же религиозные учреждения отвечали за образование, разрешение споров, раздел земель и так далее. Такое административное устройство имело особый смысл: лам «вырывали» из их родо-племенных групп, что превратило буддийскую религию в мощный и богатый институт управления, ослабляющий клановые структуры. (После падения империи Цин и выхода Монголии из состава Китая страна на протяжении нескольких лет оказывалась под влиянием разных политических сил, начиная от ориентированного на суверенитет Богдо-гэгэна и вплоть до фактического протектората армии барона Унгерна – прим. «Ферганы»). В начале 1920 годов монгольское руководство взяло прочный курс на Москву (отчасти из страха перед новым завоеванием со стороны Китая).

Хорлогийн Чойбалсан. Фото с сайта Wikipedia.org

С момента создания Монгольской народной республики в 1924 году развитие страны определяло ее коммунистическое руководство, получавшее инструкции из Москвы. Так, маршал Чойбалсан, правивший страной с 1928 по 1952 год, проводил систематические чистки политической и экономической элиты Монголии: он расстрелял тысячи лам, сжег монастыри и конфисковал их землю. Реформа сельского хозяйства поначалу обходилась без таких драконовских мер: в колхозы привлекали привилегиями, в частности, им передавали лучшие земли, технику, самих колхозников освобождали от налогов и выплачивали им регулярную зарплату. В 1950-е годы темпы коллективизации выросли: страховка, пенсии, школьное образование и ветеринарные услуги предоставлялись уже только через колхозы и совхозы, куда к 1960 году вошли практически все скотоводы.

Чтобы «разломать» родоплеменные связи, монголам запретили пасти скот на территории соседних хозяйств (снижение мобильности), а в одну бригаду специально записывали людей, далеких друг от друга в плане родства – чтобы интересы коллектива стали выше интересов семьи. Такая система ослабила власть местных «уважаемых людей», лишив их возможности распределять материальные блага (все распределяли колхозы) и мобилизовать соплеменников в рамках патрон-клиентских отношений. Парадоксально, но в формально независимом государстве МНР перекройка локальных общественных структур под эгидой Москвы проводилась куда более радикально, чем в советских среднеазиатских республиках (по крайней мере, так считает Себерг – прим автора).

После краха социализма и начала рыночных реформ население Монголии во многом вернулось к традиционному образу жизни – но отнюдь не к клановой системе. Отставка местного политбюро позволила молодым интеллектуалам из ранее правящей партии МНРП играть в политике первую скрипку, а также плодотворно сотрудничать с оппозицией. Лидерами политических партий становились не по региональному или клановому признаку, а по принципу общих интересов и опыту обучения за границей. В 1992 году была утверждена новая конституция, с сильным парламентом и слабой президентской властью. В 1996 году оппозиция выиграла выборы. В постсоциалистической Монголии было семь кампаний по выборам в парламент, четыре из них приводили к смене власти. Любопытно, что оппозиция регулярно договаривается с правящей партией о создании коалиционного правительства.

Кыргызстан: кланы бессмертны?

На территории Киргизии, как и в Монголии, кочевые племена жили с древних времен. В 1875 году, когда российские войска пришли на эту землю, киргизы делились на роды, племена и племенные союзы. Они подчинились новой власти, получив взамен право на ограниченное самоуправление и свой суд по нормам обычного права. В эпоху СССР киргизы пострадали от репрессий и коллективизации. Однако, по мнению Себерга, как во главе совхозов и колхозов, так и во главе местных партийных ячеек встали представители местной племенной элиты. Это позволило им использовать новые структуры советского государства для укрепления власти, продвижения «своих» и так далее. Да и на республиканском уровне кадровая политика подкрепляла старые племенные деления, прежде всего на северных и южных киргизов. Наконец, брежневская линия на «стабильность кадров» закрывала глаза на дележку власти среди местной элиты при условии покорности центру.

Аскар Акаев. Фото A. Savin с сайта Wikipedia.org

Первый президент независимого Кыргызстана сначала повел страну по пути демократических реформ: утвердил конституцию, провел относительно свободные выборы в 1995 году. Однако резкое обнищание населения и отсутствие сильных партий – в парламент прошли представители местных «уважаемых людей» – заставили Аскара Акаева ради сохранения власти опереться на клановые структуры (прежде всего северные). В результате те начали забирать себе куски государственного «пирога» и делить экономику на сферы влияния. Несмотря на то, что гражданское общество тут было достаточно активно и развивалось, за властью оно не поспевало и всегда шло на шаг позади. Вакуум, возникший после резкой смены власти (в 1991 и 2005 году, во время «тюльпановой революции») стали занимать местные «уважаемые люди», представители того или иного клана.

Политолог приходит к весьма суровому выводу: чтобы выстроить в Центральной Азии работающую демократическую систему, сначала пришлось по-ленински применить насилие. Иными словами, для этого следовало не выстраивать компромиссы с местными кланами, а ликвидировать их (или, как минимум, кардинально перетасовывать), одновременно перестрая на социалистический лад все традиционное сельское хозяйство и не давая местным лидерам пробираться в новую власть даже на уровне колхоза. И только тогда после будущего краха внешней власти (СССР) политическое пространство расчищается по-настоящему. Поскольку кланам там нет места, выстраивается свободная конкуренция партий и общественных движений. Эти партии и движения имеют реальные цели и программы, а не просто служат ширмами для установления господства тех или иных кланов.

Артем Космарский

Международное информационное агентство «Фергана»