Одиссея узбекских гастарбайтеров в автобусе-призраке
Фото автора
Чтобы добраться до своего ежегодного поля битвы, Саидулло Садыков садится в автобус, пересекает две государственные границы и почти четыре тысячи километров пустынь и степей.
Последняя поездка Садыкова, 54-летнего уроженца Бухары, заняла шесть дней и ночей пыли, пота и вони, беспокойного сна рядом с храпящими соседями и задержаний дряхлого автобуса жадными пограничниками, гаишниками и даже бойцами по борьбе с терроризмом.
Сезонные строительные работы в тихой подмосковной деревеньке, на которые Садыков выезжает уже десятый год подряд, принесли ему уважение местных жителей, стабильный доход и запанибратские отношения с деревенским милиционером, которому он строил баню.
Но каждый выезд остается для Садыкова вылазкой на вражескую территорию, где он руководит бригадой родственников и друзей, которых он называет своим “строительным десантом”.
“Я еду на передовую,” – говорит Садыков на чистом русском, оставшимся у него от службы на тихоокеанском морфлоте и учебы на инженера-строителя, за пиалой зеленого чая в убогой придорожной чайхане в ожидании автобуса, который отвезет его и еще семьдесят бухарцев в Россию.
Автобус с узбекскими гастарбайтерами движется из Бухары в Москву
Жилистый и поджарый, дублёный узбекским солнцем и русскими морозами, с желтыми от табака и насвая зубами, Садыков – ветеран многомиллионной армии узбекских гастарбайтеров в России.
Подстегнутый дорогой нефтью экономический рост в сочетании с почти военной убылью населения сделали Россию 2000х годов крупнейшим в мире центром притяжения трудовых мигрантов после США. От 10 до 15 миллионов нероссиян, в основном из стран СНГ, находятся здесь ежегодно.
Этот неоднородный и бурный людской приток можно сравнить с Великим переселением народов, тихой колонизацией или возможностью преодолеть демографическую яму и вымирание коренных россиян.
Точки зрения разнятся, но природа не терпит пустоты, и на российской земле прочно обосновались три крупных подвида трудового мигранта, которые националисты обзовут Хохлом, Хачом и Чуркой, а более непредвзятые наблюдатели отнесут их к выходцам из западных советских республик, Закавказья или Средней Азии.
Первым в России проще всего – украинцы, белорусы и, в чуть меньшей степени, молдаване помнят русский, принадлежат к православной церкви и в любой толпе сойдут за славян. Они не вызывают ксенофобской изжоги у большинства населения, но все чаще предпочитают уезжать на работу за евро, а не рубли.
Вторые, наиболее разнообразные этнически, сливаются в общественном мнении с российскими гражданами из Северного Кавказа и уже давно и порой печально известны своей предприимчивостью, настырностью и способностью дать отпор.
Третьим – таким, как Садыков, уроженцам южных советских «станов» – на российской почве прижиться труднее всего. Они появились здесь сравнительно недавно, и происходят в основном из перенаселенной сельской глубинки, где менталитет миролюбивого землепашца далек от горской воинственности, а разваленная система образования не дает прежнего знания русского языка. Тем более - реалий современной российской жизни.
Узбеков в России, согласно разным оценкам, - от 2 до 4 миллионов. Каждая шестая - женщина, а каждый двадцатый - подросток. Численно они уже обогнали таджиков и тем более – киргизов. Но три некогда братских народа составляют для русского обывателя единый образ безобидного и безответного среднеазиата, Джамшуда или Равшана, над которым можно посмеяться. Поглумиться. Недоплатить. Побить или зарезать.
Узбеки смуглее и мельче взращенных на сметане и свинине русских, плохо и немодно одеты, и смотрят на русский мир глазами, в которых - напряженная готовность к недоброму слову, окрику, наезду, осознание своей инаковости, чуждости негостеприимной северной стране.
Ведь они прибыли в Россию не от хорошей жизни. Узбеки бегут с независимой родины, где развитие торговли и производства в городах перекрыто взяточничеством и повсеместным вмешательством чиновника. Дехкане задыхаются от крепостного принуждения к хлопку и пшенице за монопольные государственные копейки, отсутствия частной собственности на землю и возможности вывоза урожая на городской базар или за рубеж, от засух и засоления почв.
Работящие, непритязательные и малопьющие, узбеки проникают везде. Помимо мегаполисов центральной России, они добираются до отравленного алкоголем села, сибирских нефтяных городков, дальневосточного побережья и Сахалина, в десятке тысяч километров и восьми часовых поясах от дома. А это - почти треть окружности Земли.
Почти до всех этих мест они могут доехать на автобусе – потому что дорогие авиабилеты часто забронированы на недели вперед, а маршруты поездов, уезжающих только из Ташкента, ограничены и неудобны.
Автобус-призрак
Это автобусы-призраки, подпольный сухопутный флот, чьи капитаны выбрали северные тропы Великого шелкового пути для перевозки самого востребованного товара, который Средняя Азия может предложить бывшей метрополии - людей.
Десятки таких автобусов можно найти в Узбекистане или в приграничных казахских городках. У них нет расписания, касс и четких маршрутов. Они прячутся в далеких от людских скоплений местах или ненадолго появляются на городских автостанциях, чтобы под завязку набиться пассажирами со скромным скарбом, заранее извещенными о месте отбытия.
Автобусы эти появились в конце 90-х, и недолго разъезжали в открытую, а их владельцы рекламировали свои поездки в местных газетах и по телевидению. Но давление узбекских властей, не желающих признавать масштабов исхода населения, и одна громкая трагедия загнали эти автобусы в подполье.
В январе 2006 года старый и изношенный автобус по пути в Россию сломался на безлюдном плато Устюрт между Аральским и Каспийским морями, и все тридцать пассажиров на борту замерзли насмерть. Спасатели, поднятые на ноги обеспокоенными родственниками, нашли замершие коконы людских тел. Немногочисленные журналисты, посмевшие сообщить о страшной аварии, получили жестокий нагоняй, и автобусы с российскими маршрутами были негласно запрещены.
Теперь о них не всегда знают даже местные жители, и все, что держит их на плаву – это продажность милиции и ГАИ, и собственная призрачность, дающая возможность проникнуть в Россию, когда остальные пути закрыты.
Каждый год тысячи узбеков без регистрации и разрешений на работу депортируют из России со штампами в паспортах, которые запрещают им повторный въезд в течение пяти лет. Правозащитники утверждают, что зачастую они попросту не смогли «выкупиться» из милицейского плена или стали жертвами планового задержания, которое работники миграционной службы проводят ради своей таинственной отчетности.
Даже если узбеки заменят паспорта на новые, без запретительного штампа, им уже не пробраться через компьютеризированные КПП в аэропортах и на вокзалах. Тут-то и появляется пронырливый водитель, который за дополнительную плату берется провезти некогда депортированного гастарбайтера через границу, выступая в роли оптовика-контрабандиста.
В начале лета Садыков должен был догнать свою бригаду, которая выехала в Москву неделей раньше. Чтобы «забронировать» билет ценой в 250 тысяч сум (135 долларов), он явился в дом автобусовладельца.
В свои 37 Азим Азизов похож на мелкого бандита из индийской мелодрамы, с пунктиком на ювелирке. У него четыре золотых зуба, две золотых цепи на шее, и по золотому перстню - на каждой руке. У него короткий черный ежик с примесью седины, проницательные иранские глаза и комплекция бывшего спортсмена - невысокого, юркого, крепкого.
Еще у него есть две жены - русская и таджичка - с пятью детьми, которые ждут его попеременно в недостроенных домах под Бухарой и возле подмосковного Домодедово. Оба брака - законные, поскольку у Азизова есть российский и узбекский паспорта, и оба тестя путешествуют с ним в его автобусе, помогая зарабатывать нелегкие 5 тысяч долларов в месяц.
В Узбекистане такая сумма - состояние. Но, несмотря на доходы, которые приносят Азизову пассажиры, он обращается с ними с байским высокомерием и беззастенчивостью, которые они находят естественными.
Азизов принимает потенциальных пассажиров в просторной гостиной своего недостроенного особняка, выполненного в виде незамысловатой коробки махаллинского дома. В гостиной еще не оштукатурены стены, с новой мебели не снят упаковочный целлофан, а из огромного плазменного телевизора верещит МузТВ.
Запахнутый в махровый банный халат с греческим орнаментом, попыхивая дорогой сигаретой, Азизов вписывает имена, паспортные данные и телефоны пассажиров, лениво принимает толстые пачки засаленных сумов или помечает минусом едущих в долг. Особо отмечены бригадиры, которые везут по несколько человек, а порой забивают целые автобусы.
Бригадиры эти - начальные звенья цепи трудоустройства узбекского мигранта. Есть бригадиры-свояки, вроде Садыкова, которые нанимают близких и соседей, и соблюдают предварительные договоренности и взятые обязательства.
Но есть ушлые любители наживы, часто вышедшие из внутренних органов или колхозных управленцев, которые заманивают деревенских простаков обещаниями золотых гор. Обещания эти часто оборачиваются сырыми подвалами, непосильной пахотой и копеечным заработком.
Узбекская трудовая миграция уже «не спонтанный процесс, а выгодный бизнес, где все продумано до последнего винтика», - утверждает Шухрат Ганиев, бухарский правозащитник и эксперт по трудовой миграции.
Сидя за компьютером в своей квартире-офисе, где фотография паломников у Каабы соседствует с туркменским ковриком и телевизором, населенным персонажами российского телесериала, Ганиев рассказывает о результатах своих многолетних наблюдений за мигрантскими массами из Бухары и соседних областей.
Наниматель часто действует по правилам сарафанного радио, когда «Тешабой из кишлака» сообщает соседям о том, что некий благодетель нанимает бригаду для поездки в Россию на работу, где платят от 500 долларов в месяц, говорит Ганиев.
Толпа жаждущих заработать прибывает в Россию, зачастую отдав свои паспорта нанимателю еще до приезда, и размещается в барачных, часто совершенно неприспособленных для жизни, условиях. Следующая стадия - выжидание, и наниматель вдруг говорит, что первоначальная работа ушла к другим, и предлагает ждать.
Ожидание длится месяц или два, мигранты проедают привезенные с собой деньги, одалживаются у нанимателя и начинают паниковать. Наниматель усугубляет панику, жалуется на понесенные расходы и предлагает другую работу - потяжелее, с меньшей оплатой. Мигранты соглашаются, и наниматель начинает перепродавать их своим российским партнерам, чаще всего - русскоязычным выходцам из Узбекистана.
Российские работодатели зачастую ведут себя еще хуже и беспринципнее, и разразившийся экономический кризис множит случаи принудительного труда, задержек или невыплаты заработанных денег. Кидалова и беспредела.
Одна из самых распространенных форм - это наем на работу на месяц или два, когда рабочим выплачивают мелочь на еду, а вместо обещанной зарплаты работодатель зачастую «приглашает» милицию, которая задерживает или депортирует ни в чем не повинного азиата, утверждает Джавхар Джураева, глава правозащитной группы, занимающейся проблемами трудовых мигрантов из Таджикистана.
Эксперты утверждают, что крупный российский бизнес кровно заинтересован в намеренно противоречивых законах, которые потворствуют эксплуатации мигрантов, тогда как Кремль не смог выработать цельной политики по отношению к труду приезжих.
«Наше миграционное законодательство похоже на танго. Шаг вперед и два назад», - говорит эксперт по миграции Лидия Графова.
В России узбеки живут кучно и экономят на всем. Питаются бульоном из костей и макаронами, живут десятками людей в одной комнате или подвале, и отсылают каждую копейку домой.
В прошлом году они перечислили около 1.3 миллиардов долларов - или почти 10 процентов узбекского ВВП, согласно Всемирному Банку. В Таджикистане и Киргизии эта цифра составила 38 и 19 процентов, соответственно. В этом году цифры упали как минимум на четверть, многие мигранты вернулись домой, но большинство остается - потому что дома может быть еще хуже.
Садыков на время своей российской битвы за достаток ютится в комнатенке с растрескавшимися стенами и запахом стойла, которую он делит со своим племянником Бахромом. Зато в Бухаре у него - огромный двор с двумя домами общей площадью в 260 квадратных метров и пятеро детей, которым он сыграл дорогие свадьбы и неплохо устроил.
«Дети с гордостью говорят, что их отцы в России», - сказала Дильбар, завуч одной из бухарских школ. - «Они не знают об их проблемах».
Одна из них - долгое отсутствие отцов и - реже - матерей.
Сама Дильбар рассказывает, что ее муж перестал выходить на связь после своего отъезда в Тюмень в апреле прошлого года. Убит ли он - или просто завел новую женщину - она не знает, но свекровь выгнала ее из дома, заставив вернуться в дом к родителям. Пятилетняя дочь Дильбар часто плачет, тоскуя по отцу, а эффектная и молодая мать вынуждена отбиваться от нежеланных поклонников, считающих ее доступной добычей.
В России с ее нехваткой трезвых и работящих мужиков узбеки все чаще обзаводятся вторыми семьями, а оставшиеся дома жены порой переступают строгие мусульманские правила. «Деградация института семьи налицо», - утверждает Ганиев.
Отсутствие мужчин изменило даже похоронные традиции. Расхожим среди узбеков и таджиков стал рассказ о том, что на похоронах в кишлаке или городской махалле не хватило мужчин, чтобы нести гроб - из-за исхода на заработки.
Порой мигранты сами возвращаются домой в гробах. В прошлом году, бухарский аэропорт принял 14, сказал Ганиев. Официальная статистика недоступна.
Вплоть до недавнего времени стены узбекского посольства в Москве были заклеены рукописными объявлениями о пропавших без вести отцах, сыновьях, братьях. Многие начинались словами: «Уважаемые мусульмане, помогите найти...»
Поэтому каждый отъезд - трагедия, и семьи готовы заручиться любой поддержкой, чтобы обезопасить своих кормильцев.
Садыков рассказывает, что в свой последний день дома он съездил с женой и детьми к гробнице Бахауддина Накшбанди, где семья молилась за его благополучное возвращение. «Это как малый хадж», - говорит он за чаем в убогой чайхане у Караван-Базара, главной автостанции Бухары.
Другие путешественники занимают шаткие соседние столики, а у дороги набухает толпа из десятков мужчин от 17 до 60, одетых в заношенные спортивные костюмы или джинсы, сбитые тапки и сланцы, с длинными спортивными сумками и канистрами воды с водой. Они плотно сбиваются под тенью вишневой и абрикосовой рощи, прячась от летнего солнца.
Единственная женщина среди них - Хафиза Ибрагимова, увядшая красавица за сорок с крашеной хной косой и в пурпурном платье. Она собирается на работу в подмосковное кафе со своим братом, 49-летним Ульмасом Ташевым, тонким и нервным помощником повара.
Автобус прибыл в полдень - тыквенно-желтый, с лимонно-желтыми занавесками, скрывающими салон с креслами, обитыми цветастой тканью. По документам автобусу - 33 года, но внутри скрывается новый двигатель и ходовая часть.
Азизов прибыл вместе с автобусом - тоже одетый в спортивный костюм, но дорогой и черный, улыбается и блестит всем своим нательным золотом. С ним - два водителя, похожих на комедийную пару. Огромный человечище с арбузным пузом и сизой картофелиной вместо носа отзывается на кличку Тайсон. Его напарник Алишер - мелкий и меланхоличный, с профилем грызуна.
Оба тестя тоже тут. Узбекский - спокойный старичок, который всю дорогу промолчит в своем кресле и пару раз возьмется за руль. Зато русский - с неопрятной соломенно-седой головой, в грязных штанах и белой майке и торчащими из нее дряблыми руками, сразу привлекает внимание громким матом, неумелой вставкой слова «ёк» и непрестанным пьянством.
Толпа пассажиров рвется в салон, мимо водительского сиденья, над которым висит сувенирный кинжал в пластиковых ножнах, мусульманские четки и ламинированная фотокарточка красавицы в нижнем белье образца 80-х годов. Внутри - немедленная духота, истечение пота - автобус, как акула, дышит только на ходу. Запаянные по аэродинамическим соображениям окна предполагают работу кондиционера, но тот безнадежно сломан, и вентиляция возможно только через потолочные люки и открытую переднюю дверь.
Еще у автобуса российские номера, должные отвлечь российских гаишников. По ним немедленно являются гаишники бухарские - не успели пассажиры загрузиться. Двухчасовые переговоры между Азизовым и двумя дородными офицерами окончились ничем - отказавшись от обычной взятки, они запретили ему перевозку людей в иностранном транспортном средстве, ссылаясь на недавнее крушение автобуса в Сурхандарье, где погибло 26 человек.
Через несколько часов Азизов находит другой автобус, еще более дряхлый, но с узбекскими номерами. Сразу после отбытия он ломается, и к ночи добирается до занесенного кызылкумским песком поста ГАИ, где, помянув ту же сурхандарьинскую аварию, ему приказывают остановиться на ночь. Пассажиры устраиваются прямо в теплом песке, на теплом асфальте или в душном салоне. К утру многие покусаны неизвестными клещами.
Весь следующий день автобус с ишачьим упорством и скоростью едет в сторону Хорезма, послушно останавливаясь под палкой гаишников. Азизов, укативший на своем желтом рыдване, оставил вместо себя Тозагуль, пышную и деятельную узбекскую матрону, которая ведает переговорами с ГАИ.
Основной род ее занятий - устройство бухарцев на работу в Казахстане, говорит она. После каждой остановки она выскакивает, прихватив сумку с документами и фальшивую улыбку, и возвращается, ругая «жадных ментов».
Ко второму закату автобус останавливается у столовой в местечке Ромитан, рядом с парой рейсовых автобусов, везущих народ из Ташкента. Столовая - две глинобитные коробки, ряды столов и лавок, освещенных голыми лампочками, вокруг которых вьются смерчи мошкары и мотыльков.
Столовая в Ромитане
Пассажиры жадно глотают лагман и шурпу, ломают лепешки и плещут в щербатые пиалы чай, глядят в подслеповатый телевизор, запитанный из ржавой спутниковой тарелки. Пустыня вокруг пахнет полынью и горящим мусором.
Вычерпав тарелку лагмана, 52-летний сварщик Ариф Ортыков выговаривает свое недовольство - едой, дорогой, Москвой, узбекской родиной.
«Если бы я только мог зарабатывать 150 долларов в месяц - никуда бы не ездил», - говорит он, переводя дух над чашкой чая. Он одет в мешковатый пиджак, седой пух покрывает половину загорелой головы, щеки и шею, в глазах - непроходимая усталость.
Еще две чашки у Артыкова уходит на то, чтобы подбить итог недовольства. Русские слишком много пьют, не уважают старших и позволяют своим дочерям ходить «почти голыми».
Но он понимает, что ни у него, ни у других узбеков нет другого выхода, кроме России. «Если они закроют границы, мы все начнем войну друг с другом. «Слишком у нас много голодных и мало сытых», - говорит он.
При этом Артыков принадлежит к высшей лиге трудовых мигрантов - он опытный сварщик, чурающийся тяжелой физической работы и никогда не поднявший лопаты за пределами собственного огорода.
Его опасения все более оправданы. Массовое возвращение миллионов безработных мужчин к домашним очагам может дестабилизировать их родные страны, и так бедственно переживающие последствия кризиса, и даже привести к власти антироссийские или исламистские силы, считает политолог и философ Гейдар Джемаль.
По меньшей мере четверть мигрантов вернулась домой, а оставшиеся лишаются легальной работы и становятся частью пестрой и уязвимой толпы поденщиков. Одна такая толпа собирается ежедневно на площади перед Ярославским вокзалом в Москве - разноязыкие и отчаявшиеся люди, готовые работать за 500 рублей в день с обедом.
В пятидесяти метрах под ними, в вестибюле метро «Проспект мира», десятки молодых узбеков с манерами и нарядами старогородских пижонов продают регистрации, разрешения на работу и медицинские книжки - поддельные или настоящие, в зависимости от цены. Они вглядываются в выходящих из каждого поезда, выцеживая своих, и подскакивают к ним с предложением: «Регистрация нужна?»
Потому что мигранты все еще едут.
Невзирая на запрет ГАИ, автобус не останавливается на ночь, и к утру третьего дня достигает окраины Нукуса, столицы крупнейшего в человеческой истории рукотворного экологического бедствия. За окном разворачиваются безрадостные поля, покрытые коркой соли, и к вечеру автобус оказывается на плато Устюрт, месте трагедии 2006 года.
Чайхана на Устюрте
Мелькает дорожный указатель на трагедию еще более страшную и продолжительную - «Жаслык», скрытый зыбучими песками главный ГУЛАГ каримовского режима. Там, по утверждениям правозащитников, в 2002 году тюремщики заживо сварили двух политзаключенных, и до сих пор содержатся в бесчеловечных условиях тысячи других.
Третий закат застает автобус у КПП возле казахской границы - горсть вагончиков пограничного контроля, окруженная чайханами с тростниковыми оградками снаружи и грязными курпачами внутри. Степь вокруг покрыта жесткими кустами и точками экскрементов, в отдалении маячат два шелудивых верблюда.
Садыков проводит вечерние часы за чаем и насваем, говоря с другими о падении цен на дома в Бухаре и кризисе в России. Самый молодой пассажир, 17-летний Камол Шамсутдинов, выслушивает его инструкцию по избежанию милиции.
«Когда видишь мента, не сворачивай. Но в глаза не смотри», - говорит Садыков, похожий на бывалого охотника, который делится советом по охоте на дикого зверя. «Они твой страх чуют».
Шамсутдинов, темнокожий даже по узбекским меркам и похожий на выходца из Эфиопии, ни разу не был в России, где на стройке работают его старшие братья. Но он уже знает о главном жупеле трудовых мигрантов.
Российские милиционеры прочно занимают первое место в списке людей, вызывающих у трудовых мигрантов наибольший страх, утверждает правозащитник Ганиев.
Михаил Пашкин, глава профсоюза московской милиции, признается, что при проверке документов сотрудники МВД сами нарушают закон и «выдумывают все, что угодно, потому что хотят есть».
«Государство создало систему, при которой милиционеру невозможно выжить на зарплату, которая всех делает коррумпированными, кроме человека на самом верху», - говорит он.
Сторонние обозреватели менее склонны валить вину на государство. Мигрантов «стригут, как овец, и избивают тех, кто сопротивляется этому, настолько часто, что они воспринимают это как что-то естественное», - говорит правозащитница Светлана Ганнушкина.
При этом руководство МВД зачастую обвиняет трудовых мигрантов в увеличении числа совершенных преступлений, хотя по статистике МВД за прошлый год, иностранцы повинны всего лишь в 4 процентах преступлений, совершенных в России. С учетом того, что иностранцы соотносятся с российским населением в соотношении 1:10, обвинения выглядят надуманными. «Они бессовестно манипулируют цифрами» - утверждает эксперт по миграции Лидия Графова.
При этом о преступлениях милиции известно гораздо меньше, чем о громких выходках националистов. «Скинхеды популяризированы СМИ и отвлекают внимание от милиции», - говорит Ганиев.
Скинхеды в России давно превратились в организованное подполье, в рой независимых ячеек, которые координируют свои действия - например, кровавые жертвы на день рождения Гитлера - через интернет-форумы и чаты.
И всё же большая часть их жертв - среднеазиаты. Из 99 случаев явных расистских убийств, зарегистрированных в 2008 году в России правозащитной организацией «Сова», 49 были выходцами из Средней Азии. В 2005 их было 18.
В августе 2007 года на нескольких веб-сайтах и форумах неофашистских групп появился профессионально снятый трехминутный видеоролик с казнью двух "колонистов" из Дагестана и Таджикистана. Таджика почти две минуты обезглавливают пилой, второго убивают выстрелом в затылок на краю свежей ямы. Действие происходит на фоне фашистской символики, а убийцы профессионально замаскированы.
Таможенный досмотр на узбекско-казахской границе
После ночи на грязной циновке в чайхане, Садыков просыпается на рассвете от бибиканья грузовиков в очереди на границе. «Бог даст, к обеду проедем» - говорит он, нахлобучивая свою уже не белоснежную тюбетейку.
Граница открывается в 9, и пересечение занимает почти 9 часов. Азизов снует между узбекским и казахским КПП, разруливая сделку с надменными и заплывшими жиром пограничниками.
Казахи выстраивают узбеков в ряд перед автобусом с сумками настежь, и неспешно ковыряются в их барахле, ощупывая сменную одежду, обувь и целлофановые пакеты с насваем. Узбеки один за одним заходят в конторку, где им ставят штампы о пересечении границы - всем, кроме Ибрагимовой.
После пропуска ее паспорта через базу данных обнаруживается, что в прошлом году ее депортировали из России. Незаметно и обреченно она прощается с братом Ташевым и уходит на узбекскую сторону. Никто не замечает ее ухода, потому что на казахской стороне узбеков ждет долгожданный желтый автобус с российскими номерами.
Пассажиры спешат занять места, и не зря - на 73 человек приходится 62 места. Азизов отвечает на протесты просто: сидеть и спать будете посменно. После нескольких часов ожесточенных перепалок в автобусе выстраивается иерархия мест, напоминающая тюремную.
Азизов занимает шконку пахана - единственную лежанку, занявшую место двух кресел за сиденьем водителя. Сколоченная из досок и покрытая курпачами, она служит в качестве сейфа для пакетов с узбекскими сумами и личными вещами команды Азизова.
У него же в руках оказывается пульт управления дешевым ДВД-плейером, дающим изображение на два небольших телевизора, подвешенных в начале и середине салона. Он ставит шестичасовой пиратский диск с клипами иранской, турецкой и арабской эстрады.
Первые пять рядов занимают два водителя, тести Азизова и пожилые бригадиры вроде Садыкова. В начале салона и воздух свежее, тогда как задние ряды задыхаются от спертого воздуха и табачного дыма - Азизов, водители и русский тесть смолят беспрерывно.
Передняя часть автобуса
В хвосте автобуса выломано несколько рядов кресел, и чумазая молодежь, ждущая своей очереди посидеть, травит байки и кидает насвай, сплевывая зеленые отходы в пустые баклажки или на пол. На «камчатке» курить нельзя, говорит Азизов.
Хвостовая часть автобуса
Ухабистая казахская дорога рассекает однообразную и безрадостную степь. Пассажиры смотрят на пляски ближневосточных красавиц, чьи откровенные наряды и телодвижения вызывают оживление и одобрительные восклицания.
Переезд по западному краю Казахстана занимает почти два дня, и пейзаж постепенно меняется на зеленые луга и редкие перелески. Следующий день Азизов посвящает диску с подборкой русского шансона, а протесты с задних рядов обрубает русским матом.
Сам он становится невольным центром внимания - громко разглагольствует о своих амурных победах над вдовами новых русских и проститутками. Рассказывает, как избил до полусмерти казаха, выдававшего себя за гаишника и вымогавшего деньги за проезд. Включает громкую связь в разговорах со своей русской женой, словно желая показать - да, эта русская женщина - моя.
Мужички подобострастно внимают его речам, с готовностью поддакивают. Но главным развлечением становится его русский тесть, которого все запросто зовут Сашка. Он беспрерывно пьет, курит, бросает насвай и матерится - на водителей, особенно на Алишера, на Азизова, который презрительно его игнорирует, на узбекский народ и его матерей.
Его воспринимают, как безобидного шута, и не обижаются, ведь он - неопрятный юродивый образ России, злой на приезжих, но зависящей от них во многом, от ежедневной чарочки до благополучия своих дочерей.
Смех и телевизор помогают забыть о жестких сиденьях, о вьющейся в воздухе пыли и дыме, о многочасовом ожидании остановки ради оправки и еды. Музыкальная программа из шансона и восточных ритмов исчерпана, и Азизов ставит сентиментальные узбекские мелодрамы о трагической любви, коварстве завистников и предательстве со смертельным исходом.
Ночью автобус наполняется хором храпящих, который разрывает чахоточный кашель Сашки, закуривающего очередную сигарету.
КПП на русской границе находится у реки Илек и одноименного городка, заселенного потомками русских казаков, помогавших царизму в завоевании Средней Азии. Автобус останавливается на мосту через медленную речку, узбеки бегут гадить в березовый лесок.
КПП на Илеке
Весь день проходит в ожидании и наблюдении за проехавшими вперед узбекскими автобусами, чьих владельцев пограничники вынудили снять кузовные панели для тщательного досмотра на предмет наркотиков. Когда наступает очередь бухарцев, Азизов велит 11 лишним пассажирам остаться на ничейной земле, чтобы показать, что автобус не переполнен.
Надменные русские пограничники, особенно преисполненные своей чистотой и опрятностью рядом с немытыми несвежими узбеками, брезгливо перебирают их вещи, тщательно ощупывают пакеты с насваем.
Один поднимает на смех владельца старомодных туфель с высокими каблуками: «Что ты, стриптиз в них будешь танцевать?» Владелец - рыжеволосый, похожий на казанского татарина таджик лет двадцати пяти - услужливо улыбается. Но в глазах полыхает ненависть, которую никак не выплеснуть на эту сытую морду, потому что за ней - асфальтовый каток власти.
Азизов, его водители и тести снимают желтые жестяные панели с кузова, пограничники заглядывают внутрь корпуса, просят вынуть ржавые железки и случайный полиэтиленовый пакет. Пограничники намеренно не торопятся, и Азизов удаляется на переговоры со старшим. Некоторые из оставшихся на ничейной земле были депортированы, и Азизов договорился, что их пропустят поздно ночью. Потом Азизов признается, что суммарная взятка за быстрый проезд и провоз нелегалов составила «штуку зеленью».
После утомительного ожидания и штампования паспортов автобус ждет оставшихся на ничейной земле, в двухстах метрах от КПП, рядом с разоренным остовом бывшего коммерческого киоска. Пассажиры высыпают наружу, сыплют шутками, курят - все довольны тем, что самая трудная и жаркая часть пути позади.
Садыков и пассажиры постарше начинают травить байки про Ходжу Насреддина, молодежь внимательно и почтительно их слушает, смеется в нужных местах. Кто-то едет в Илек, привозит обратно сигареты, минералку, печенье.
В 4 утра восемь из одиннадцати отставших стучатся в дверь. Говорят, что троих все-таки депортировали, включая Ульмаса Ташева, который так и не добрался до своей работы в подмосковной чайхане. Он так и остался на ничейном мосту, в ожидании обратного автобуса, чей водитель согласится в долг отвезти его домой.
Автобус выезжает к Волге. Пейзаж окончательно обретает русскость - луга и березки, мягкое солнце, недавний дождь. И даже скатерти в придорожном кафе неуклюже подражают природе, но еще более северной - елки, шишки, белочки.
Обесцвеченные перекисью официантки брезгливо мечут еду орде немытых темных узбеков. Те требуют больше хлеба, опустошают бутылки с кетчупом и майонезом, дожидаясь супа, смотрят в непривычно яркие теленовости.
Несмотря на русские номера, ДПС тормозит автобус - несколько раз, с основательной проверкой. На русский земле пьянчуга Сашка впервые оказывается полезным - автобус записан на него, и ему проще договориться с русскими блюстителями порядка, дыша перегаром и заискивающе матерясь.
Садыков раздражен задержками. «Надо быстрее ехать, Москву строить», - говорит он Сашке.
«Без вас Москву построили», - раздраженно отвечает Сашка и плюет насваем на пол. - «Вам бы только с нашими денежками сбежать».
Подобными словами говорит изрядная доля русского населения. Общее отношение к мигрантам остается настороженным или прямо враждебным. Еще в сытом 2006 году 59 процентов россиян высказалось против притока иностранной рабочей силы, согласно Левада-центру, и половина опрошенных отрицательно отозвалась о выходцах с Кавказа. Среднеазиатам досталось меньше трети недовольства, но кризис добавил дров в топку ксенофобии.
Многие эксперты утверждают, что антимигрантские настроения распространяются подконтрольными государству СМИ с целью отвлечения внимания от других проблем, в которых обвинить некого, кроме своих.
«Мигрантов демонизируют, представляют чуть ли не как единственных виновников финансового кризиса», - говорит Владимир Никитин, председатель подкомитета по миграционной политике Комитета по делам СНГ и соотечественников Государственной Думы.
Пятый вечер на дороге, где-то между Самарой и Пензой, оказывается самым напряженным. Сашка перебирает родной беленькой и обрушивается на Азизова, который мирно попивает коньячок и смотрит узбекскую трагедию о наследнике богатой семьи, наперекор отцу женившемся на бедной дочери двух глухонемых.
«Все мое. Все на меня записано. Уволю тебя нахер, и сам буду деньгу грести», - кричит Сашка. На экране глухонемые вторят ему мычанием, пытаясь добавить слезливости сцене изгнания молодой пары из отцовского особняка.
Азизов молчит, отшучивается, добродушно матерится в ответ. Автобус останавливают опять, и после долгих переговоров Азизов возвращается взъяренным - отдал две тысячи рублей. Он пропустил ключевую сцену фильма, и теперь ставит его с начала, перематывает на низкой скорости.
Сашка продолжает пилёж, переключившись на отношения между своей дочерью и бухарским зятем. «Наташке расскажу, как ты налево ходишь», - угрожает он. «Что я, не вижу, как ты своим бабам смски пишешь?»
Азизов закипает. Очередная остановка ДПС заканчивается быстро - выясняется, что Азизов оставил все документы на автобус у предыдущего инспектора. Белый от злости, Азизов отряжает водителя Алишера за документами и продолжает перемотку немого кино.
Сашка поддает еще и не останавливается на достигнутом, костеря зятя по матушке. Это было лишним - Азизов бросается на тестя со свой лежанки, хватает его за шею и начинает душить. Немые на экране продолжают ускоренно двигаться, пассажиры немеют тоже, понимая, что шутки кончены. Покрасневший и враз протрезвевший, Сашка пытается разжать руки Азизова, кашляет и мычит. Азизов отпускает его с угрожающим змеиным шепотом: «Закрой рот».
После шестой ночи в пути автобус приближается к Подмосковью. Сквозь морось и серый рассвет все выше и гуще прорастают здания, ветхая провинция уступает место наглому столичному лоску.
Последняя остановка - подмосковный дом Азизова, трехэтажный особняк с черепичной крышей и серыми стенами в недавней штукатурке. Стройка идет полным ходом, и десяток узбеков суетятся внутри.
Пассажиры высыпают наружу, выхватывают сумки и разбегаются - но далеко не все и недалеко. 22 человека, не оплатившие проезда, послушно сдают паспорта Азизову и звонят своим - привезите денег.
Москва!
Садыков и его племянник Бахром сходят чуть раньше, неподалеку от подмосковной деревушки на 110 километре – поле битвы за приличную жизнь для оставшихся дома семей. Крупный заказ появляется только через месяц - пристройка к небогатому домику.
Принимая гостей после работы, Садыков готовит на кухне бухарский плов - в плоской русской кастрюльке, из двух куриных окорочков и неопрятной кубанской сечки. Но блюдо получается вкусным, как сказочная каша из топора.
«Узбек везде выживает», - смеется Садыков.
Статьи по теме:
