95 лет назад - 25 июня 1916 года - российский император Николай II принял указ о мобилизации мужского «инородческого» населения Туркестана и Степного края в возрасте от 19 до 43 лет на прифронтовые работы. Дилетантское, резкое по содержанию и оскорбительное по форме решение стало своего рода «спусковым крючком» для широкомасштабного восстания коренного населения на большинстве территорий Средней Азии и Казахстана.

После кровавых событий в Польше в 1863-1864 годах это было, пожалуй, самое крупное восстание на национальных окраинах Российской империи, да еще случившееся в условиях Первой мировой войны. Оно обозначило кризис системы имперского управления центральноазиатскими владениями России, да и всей российской колониальной политики. Более того, восстание 1916 года можно считать одним из признаков неизбежности грядущего развала Российской империи. Оно стало событием, последствия которого повлияли на развитие исторических процессов в Центральной Азии не только, скажем, в период Гражданской войны, но и в гораздо более отдаленные по времени исторические периоды.

Собственно, его последствия сказываются до сих пор, хотя бы потому, что дискуссия о причинах и природе восстания по существу продолжается. И пока нельзя сказать, что она ограничивается дискуссиями чисто исторического плана. Уже довольно давно, но особенно после развала СССР, тема восстания 1916 года в соответствующем освещении стала частью процесса формирования национального самосознания в бывших советских среднеазиатских республиках, исторического «позиционирования» и легитимизации их национальной государственности. Следовательно, те давние события, как, впрочем, и любые значимые исторические явления, пусть и опосредованно, но продолжают влиять на ситуацию в центральноазиатских странах, прежде всего, на межнациональные отношения, и, соответственно, на отношения этих стран с Россией.

Лабиринты интерпретаций

Дискуссия вокруг восстания 1916 года началась в 20-е годы, когда были еще живы многие свидетели и участники событий. Развивалась она, естественно, в рамках правящей коммунистической идеологии и марксистско-ленинской методологии, что, однако, не помешало появиться нескольким точкам зрения на причины и характер тех событий.

Если убрать довольно большое число промежуточных «версий», то «полярные» точки зрения упрощенно можно свести к двум следующим вариантам. Условно говоря, первого варианта, который сформулировал И.Меницкий, придерживались в основном коммунистические историки русского или, скажем так, русскоязычного происхождения. Так, Меницкий считал, что в событиях 1916 года, «мы имеем выступление угнетенных классов... как своей туземной буржуазии, так равно всех других эксплуататоров без различия национальностей и русской администрации как защитника этих эксплуататоров». Отсюда следовал логический вывод: подчеркивание национального момента по существу неверно и политически вредно.

Сторонники противоположной точки зрения принадлежали, главным образом, к коренным национальностям. Среди них, в первую очередь, один из первых казахов-коммунистов Т.Рыскулов, впоследствии заместитель председателя СНК РСФСР, Ю.Абдрахманов, Б.Исакеев и ряд других. Турар Рыскулов, в частности, утверждал, что российское правление в Туркестане не отличалось от колониального гнета любого европейского государства. Исходя из этого, он утверждал: «Противоречия, вытекающие из колониального гнета царизма, и послужили причиной, заставившей туземные трудовые массы поднять восстание, в первую очередь, против русской власти. Причем повстанцы в своих нападениях не разбирали ни русских царских чиновников, ни русских крестьян, ни русских рабочих… на туземный имущий элемент повстанцы нападали постольку, поскольку они были соучастниками или пособниками русских. Все это показывает, что восстание было направлено вообще против русских».

Один из сторонников точки зрения Рыскулова объяснял это явление следующим образом: «Колонизация Туркестана главным образом шла по аграрной линии, и это обстоятельство делало из русского мужика вынужденного «практического колонизатора» - захватчика земель туземного населения. Поэтому русский мужик для дехкан и кочевников сам являлся хищником-колонизатором, а не тем, кто «положит конец» колонизаторской политике царизма. Поэтому не случайно, что от восстания 1916 года пострадал не столько существующий строй, сколько русский мужик». В одной из публикаций, посвященных 10-й годовщине восстания, его этнический характер отмечал и участник событий С.Сейфуллин: «Вражда между русскими и казахами в эти дни особенно обострилась, чувствовалось, что схватка будет не на жизнь, а на смерть».

Однако с середины 30-х годов в советской историографии возобладала совершенно противоположная тенденция - поступила партийно-политическая установка усилить «классовый подход» в официальной трактовке восстания 1916 года. В свете формирования ударными темпами «братства народов СССР» вокруг «сплотившего» их русского народа излишнее внимание к этническим или религиозными аспектам трактовалось как ненаучное и методологически неверное пренебрежение классовым подходом. Отсюда было недалеко до обвинений в «уклонизме», а то и в «буржуазном национализме» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Одним из самых энергичных пропагандистов усиления «классового подхода» стал все тот же Рыскулов, который в своей работе «Кыргызстан», изданной в 1935 году в Москве, весьма своевременно пришел к выводу, что восстание 1916 года, помимо царизма, «в первую очередь, было направлено против местных эксплуататорских классов». Теперь Рыскулов утверждал, что «повстанцам удалось привлечь на свою сторону некоторых из бедняков-русских крестьян, которые так же, как и трудящиеся киргизы, одинаково угнетались русским царизмом и кулачеством». И, дескать, симпатии передовых русских рабочих и местной русской крестьянской бедноты, в свою очередь, были на стороне восставших. (Это, впрочем, не спасло Рыскулова от расстрела в 1938 году по обвинению в «пантюркизме».)

Ну, а дальше уже было недалеко и до интерпретации восстания в том ключе, что оно едва ли не направлялось русскими большевиками в духе пролетарского интернационализма. Да и лидеры восстания, например, Амангельды Иманов, якобы чуть ли не с рождения были эдакими «стихийными» большевиками, последовательно двигавшимися к пониманию верности, а потому и всесильности идей марксизма-ленинизма, и безграничной мудрости партии Ленина-Сталина. Короче, как в художественном фильме «Амангельды Иманов», выпущенном на экран в 1936 году.

Далее советская историография развивалась в основном в русле этой концепции, хотя историки из национальных республик всячески старались, оставаясь в рамках заложенной установки, подчеркивать именно «национально-освободительный» и «антиколониальный» характер восстания 1916 года. Правда, время от времени они получали одергивающие «коррективы» со стороны коллег «из центра», а то и со стороны соответствующих идеологических инстанций - чтобы не слишком увлекались. Когда же СССР развалился, то «национально-освободительный» и просто «национальный» акцент в исторических исследованиях центральноазиатских историков зазвучал открыто и громко. В этом они, кстати, начали практически смыкаться с русскими историками «национал-патриотического» направления, которые рассматривают восстание 1916 года почти исключительно как антирусское, националистическое, пантюркистское, панисламистское, да еще и спровоцированное германской, турецкой, персидской, китайской и прочими спецслужбами.

Думается, однако, что подлинно научное историческое исследование по самой своей природе должно избегать односторонности и, тем более, крайностей. Хотя бы потому, что на постсоветском пространстве прошлое, как нигде, наверное, сохраняет способность отравлять настоящее.

Противоречия колониальной политики

Видимо, самым бесспорным является тезис о том, что восстание 1916 года было подготовлено всем ходом социально-экономического и политического развития российских владений в Центральной Азии. Несмотря на то, что присоединение казахских земель и завоевание Средней Азии стоило России гораздо меньших жертв и военных усилий, чем, скажем, завоевание Северного Кавказа, ситуацию, сложившуюся здесь, никак нельзя назвать благополучной или даже просто стабильной. Еще в конце XVIII века российские власти столкнулись с движением казахского сопротивления во главе с Сырымом Датовым (1783-1797). В 1836-38 годах было подавлено восстание, которым руководили Исатай Тайманов и Махамбет Утемисов. Затем Российской империи пришлось бороться с восстанием последнего казахского хана Кенесары, подавленным в 1846 году. Казалинское восстание под руководством Жанкожи Нурмухамедова было разгромлено в 1857 году.

Хотя процесс вхождения киргизов в состав России начался с 1855 года, южно-киргизские племена оказывали русским войскам сопротивление вплоть до конца 70-х годов. После разгрома Кокандского ханства (1878) и присоединения Туркестана к России, произошли восстания: Ферганское (1885), Ташкентское (1892), Андижанское (1898) и целый ряд других, менее заметных «инцидентов», свидетельствовавших о том, что восставать на «белого царя» для «туземцев» - дело, в общем-то, привычное.

Следует признать, что в своей колониальной политике российские власти далеко не всегда действовали жестко и прямолинейно, стараясь по мере сил и способностей применять достаточно гибкие методы управления. Об этом свидетельствует хотя бы отсутствие унифицированной системы управления центральноазиатскими владениями. Основная часть территории современного Казахстана входила в состав Степного края с центром в Омске, а также Астраханской губернии, Оренбургской области, Букеевской орды. Южные районы были включены в Туркестанское генерал-губернаторство, охватывавшее территорию современной Киргизии, значительную часть Узбекистана. Часть нынешней Туркмении входила в состав Закаспийской области. На территории Таджикистана и Узбекистана находились вассальные, полусуверенные Хивинское ханство и Бухарский эмират, имевшие довольно широкую самостоятельность в сфере внутреннего управления. Последнее обстоятельство, кстати, предопределило нераспространение на их население императорского указа от 25 июня 1916 года и, следовательно, слабую затронутость этих территорий восстанием.

В первые десятилетия после завоевания авторитет российской власти был среди «туземцев» наиболее высоким. Этому способствовала общая стабилизация условий жизни, выразившаяся прежде всего в наведении порядка, снижении уровня насилия, преступности и т.д., а также относительном уменьшении налогов. Авторитет этот персонифицировался в первых туркестанских генерал-губернаторах, пользовавшихся широкими властными полномочиями, но довольно чутко учитывавших местную специфику. Так, например, первый генерал-губернатор Туркестана К.Кауфман всегда демонстрировал исключительно уважительное отношение к местной религии и культуре, использовал Коран в своих выступлениях перед «подведомственным» населением и т.п. В то же время «туземцы» видели в нем сильного властителя, который диктовал свою волю бухарскому эмиру, кокандскому и хивинскому ханам. Поэтому мусульманское население уважительно прозвало его Ярым-паша (полуцарь).

Российские власти первоначально не вмешивалась в религиозную жизнь местного населения. Администрация, с некоторыми изменениями, сохранила для мусульманского населения суд биев (по адату) и казиев (по шариату). Эти должности замещались духовенством, но уже не по назначению, а по представительным выборам. Духовенство после завоевания было полностью освобождено от подушных налогов. Оно же, в свою очередь, избегало открыто вести антирусскую агитацию, по крайней мере, в мирное время.

Однако с утратой генерал-губернаторами многих прерогатив авторитет русской власти стал падать. Этому в немалой степени способствовало и постепенное изменение общего характера колониальной политики. Как известно, формально законодательство Российской империи почти не знало правовых ограничений по национальному признаку. Правовые ограничения действовали на основе конфессиональных различий и степени владения русским языком. В отношении мусульман данные ограничения регулировались подзаконными актами, хотя, конечно же, при безоговорочной готовности «инородцев» служить самодержавию и идее русской великодержавной государственности они фактически не действовали. Впрочем, для многих мусульман «гяурская власть» была очень нежелательна в принципе. Поскольку конфессиональные различия в основном совпадали с национальными, всевозможные ограничения и притеснения получали этническую направленность и плохо сказывались как на отношениях между государством и «инородцами», так и на отношениях между самими народами империи.

Добавим к этому и такие откровенно дискриминационные, а то и прямо оскорбительные меры, как, например, введенная на рубеже XIX-ХХ веков обязанность «туземцев» снимать головной убор перед российскими должностными лицами или, скажем, отведение особых мест для пассажиров в «туземной» одежде в ташкентских трамваях. К счастью, подобные «нормотворческие» акты были вскоре отменены. Это, однако, не слишком отразилось на качестве колониальной политики, во многом определявшейся крайне низким уровнем административных кадров, направлявшихся империей в Туркестан и другие центральноазиатские владения.

Безусловно, среди российских ученых, чиновников, учителей, инженеров, врачей, военных было немало высококвалифицированных специалистов, да и просто энтузиастов, внесших огромный вклад в развитие Центральной Азии, в приобщение ее к европейской культуре, науке и технике. Однако, к сожалению, не они определяли характер отношений с местным населением и общий уровень административной деятельности. Жаркий Туркестан, неблагоприятный для чиновничества в материальном отношении и удаленный от культурных центров, воспринимался в русском обществе как место ссылки. Туда зачастую посылались проштрафившиеся на службе чиновники и офицеры. В то же время Туркестан, испытывающий недостаток в чиновниках, был притягательным местом для лиц, стремившихся быстро подняться по служебной лестнице. Среди них можно было встретить и ответственных чиновников, и авантюристов. Отсюда произвол, взяточничество, хищения, финансовые манипуляции. Кроме того, многие из прибывших отличались невежеством и невоспитанностью. И очень немногие знали местные языки.

Американский путешественник Скайлер говорил о русской администрации, что чиновники совершенно не интересуются бытом и культурой завоеванных народов: «Я не встречал ни одного русского чиновника или офицера, который знал бы местный язык, интересовался бы богатой местной культурой. Они держат себя завоевателями, ничем не доказывая своего превосходства, за исключением права сильного».

Еще шире распространились произвол и коррупция в среде избираемой мусульманским населением низшей администрации. Мусульманские должностные лица - судьи, городские старосты (курбаши), волостные управители, пятидесятники, кишлачные и аульные старосты, вложив большие суммы денег в подкуп избирателей во время выборов, весь свой срок замещения должности выкачивали из соплеменников взятки. Полученные взятки туземные чиновники давали в ссуды под большие проценты, наживая баснословные состояния. Так, побывавший в 1908-1909 годах в Туркестане с ревизией К.Пален писал в своих воспоминаниях, что в одном кишлаке Наманганского уезда крестьяне только за месяц задолжали казию 800 тысяч рублей. Жаловаться в местные суды было бесполезно, а в российские - опасно - из-за возможной мести со стороны тех же кадиев, курбаши и т.д. Присяжный поверенный Е. Самойлов, 8 лет проработавший членом Семипалатинского окружного суда, отмечал: «Власть получила характер азиатской деспотии, а народ развращался подкупами, насилиями и несправедливостью, лежавшей в основе управления. Наш суд был жестокой игрушкой в руках киргизских главарей». Все это, мягко говоря, не способствовало установлению гармонии - ни межнациональной, ни межконфессиональной, ни социальной.

С течением времени на общественный климат стали все больше влиять трения между колониальными властями и духовенством, переоценить роль которого в традиционном обществе, в общем-то, невозможно. Да, российские власти старались действовать в религиозных вопросах со всяческой осторожностью, но в то же время стремились ограничить его общественную и, главное, политическую роль. Опыт борьбы, например, с Шамилем, не давал Петербургу особых оснований полагаться на лояльность туркестанского духовенства.

Для начала российские власти ликвидировали в Туркестане духовное управление и упразднили должность верховного судьи - кази-калона, взяв заведывание религиозно-административными делами в свои руки (военные губернаторы). Духовенство, пользовавшееся при ханской власти большими правами, привилегиями, преимуществами и влиявшее на гражданское управление, было уравнено в правах со всем остальным населением. Под предлогом эпидемии в Аравии царские власти до 1900 года запрещали паломничество в Мекку, которое приносило немалые доходы духовенству. Духовенству не нравилось и открытие властями «русско-туземных школ», которые конкурировали с мектебами и медресе, дававшими религиозное воспитание.

Муллы рассматривали все эти мероприятия как сознательный подрыв исламских устоев общества, что не могло не вызвать соответствующей реакции. Тем более, что предпосылок для всплеска религиозного фанатизма в регионе было предостаточно. В течение многих веков крупнейшие города региона - «Священная» Бухара (Бухара-и-шериф), Самарканд, Коканд, Хива - являлись оплотом ислама и центрами мусульманской книжной учености и мистицизма. Огромным влиянием пользовались многочисленные ишаны (пиры), имевшие множество последователей (мюридов). Широко были распространены и дервишские ордена. Мечети, мазары и другие священные места были густой сетью разбросаны по всему краю. Многочисленные духовные школы регулярно пополняли ряды духовенства.

В то же время о массовом распространении исламского фундаментализма на территориях нынешних Казахстана и Кыргызстана говорить не приходится - практически всеми исследователями они признаются зоной «поверхностного» ислама. И ведь именно эти территории стали главными очагами восстания, именно там оно носило наиболее ожесточенный и наиболее длительный характер. Стало быть, было бы неправильно основной, доминирующей причиной трагических событий 1916 года считать межрелигиозные, да и межэтнические противоречия, облеченные в «антиколониальную», антирусскую и антиимперскую форму. Видимо, происходили гораздо более сложные и многоплановые процессы.

Взять тоже духовенство - ведь его беспокоили далеко не только проблемы, скажем так, чисто религиозного порядка. Как известно, в 1886 году Петербургом были значительно ограничены права вакуфов (духовных земельных владений) - они были обложены поземельной податью и другими налогами, от которых прежде освобождались, а часть вакуфных земель была даже конфискована, что сильно ударило по духовенству материально и, соответственно, ослабило его общественно-политические позиции. Ели же присмотреться к общественно-политической и социально-экономической ситуации рубежа веков, то станет очевидно: ее основной «нерв» - опять же земельный вопрос. «Нерв», все больше «воспалявшийся» из-за переселенческой политики российских властей.

Переселенцы: создать «ядро русских людей»

Инспирировав массовый приток в русских переселенцев в Центральную Азию, царское правительство пыталось решить две стратегические задачи: 1) способствовать решению, а, вернее, «аккумуляции» аграрного кризиса в самой России, направив значительную часть безземельного крестьянства на центральноазиатские земли; 2) создать в колониальных владениях «ядро русских людей», что позволило бы сформировать там своего рода «лоялистскую» базу имперской власти и усилить контроль над этим важнейшим стратегическим регионом.

Первый шаг в этом направлении был сделан еще 21 ноября 1868 года, когда было принято «Временное уложение», согласно которому все земли казахов перешли в государственную собственность. Собственно с этой поры и начинается приток в Казахстан русских переселенцев. Так называемое Степное Уложение 1891 года разрешало коренному населению владеть лишь 40 акрами земли (в эквиваленте) на душу, что значительно меньше того, что требовалось для сохранения кочевого образа жизни. Оно по существу открыло путь к прямому изъятию собственности кочевников. Дальнейшим шагом стал закон от 14 февраля 1905 года об образовании переселенческих участков на «излишних» для кочевников землях. Многочисленные злоупотребления и произвол превратили этот закон опять же в едва прикрытую конфискацию земли. Наконец, в декабре 1910 года правительство официально предоставило Переселенческому управлению право отчуждать земли кочевников под переселенческие участки. Переселенческие чиновники, пользуясь этим правом, отнимали у «туземцев» не только пастбищные земли, но и места зимовок с обрабатываемыми землями. Конфискации вынуждали кочевников официально переходить к оседлому образу жизни и таким образом закреплять за собой родовые земли. В действительности многие их них занимались и земледелием, и выпасом скота. Это тяжело было скрывать от чиновников Переселенческого управления, которые изымали земли под выпас скота, объявляя их «излишками». Жалобы на Переселенческое управление ни к чему не приводили.

Как свидетельствовал уже упоминавшийся Е.Самойлов «в действительности от киргиз (в данном случае имеются в виду казахи, до 1925 года называвшиеся «киргизами» или «киргиз-кайсаками» - М.К.) отбирались все пашни, все луга, часто многолетней культуры, они выселялись на каменные скалы и солонцовую степь. Киргизский народ систематически и год от году беднел». Туркестанский генерал-губернатор А.Куропаткин писал в своем дневнике: «Чиновники произвольно рассчитали нормы земельного обеспечения киргизов и начали нарезать участки, включая в них пашни, зимовые стойбища, насаждения, оросительные системы. ...Отбирали землю не только годную для устройства селений, но и для развития скотоводства. Именно несправедливое изъятие земель привело к восстанию».

В составленной в 1905 году казахским поэтом и политическим деятелем А.Байтурсыновым петиции императору от имени 14,5 тыс. жителей Каркаралинского уезда Семипалатинской области говорилось: «Правительство совсем упустило из виду, что киргизские степи не завоеваны, а добровольно присоединились к России... Считая землю своею собственностью, приобретенной кровью отцов, киргизы, при вступлении в русское подданство, не подумали, что государство позволит себе посягнуть на частную собственность, между тем ... все киргизские степи признаются государственной собственностью, последствием чего создалось переселенческое движение в киргизской степи, и самые лучшие участки земли перешли к переселенцам, а худшие - остались за киргизами...» Справедливости ради следует сказать, что, помимо русских чиновников, активнейшее участие во всех этих неблаговидных делах принимал и «туземный» административный аппарат.

Перераспределение угодий приводило к ломке традиционных форм землепользования и порядка кочевания, не обеспечивая в то же время полноценного перехода к оседлому образу жизни. Итогом стала деградация животноводческого хозяйства коренного населения с последующим обнищанием.

Начавшееся в конце ХIХ века переселение крестьян из центральных губерний России еще более усилилось в годы столыпинских реформ. С 1896 по 1916 годы только в Акмолинской и Семипалатинской областях поселилось более миллиона крестьян из России. Всего же в центральноазиатские владения переселилось более 3 миллионов, и к 1914 году 40% населения Киргизской степи, и 6% населения Туркестана уже составляли русские, в большинстве своем земледельцы. Длительное проживание в инонациональном окружении обычно приводит к постепенной интеграции переселенцев в новую социально-экономическую и культурную среду. Для так называемых «старожилов» проблема установления мирных форм сожительства с коренными народами в начальный период была в значительной мере решена, хотя идиллии, безусловно, не получилось. Однако степень конфликтности в отношениях коренного населения с «новоселами», как называли переселенцев первого десятилетия ХХ века, была значительно выше. Правда, и среди «старожилов» была значительная группа переселенцев, чьи отношения с «туземцами» складывались особенно остро. Это - казаки, которым отводилось более половины экспроприированных площадей.

Между тем, именно казаки были в наилучшей степени приспособлены к той форме русской колонизации, которая практиковалась в центральноазиатских владениях. Как считает исследователь С.Лурье, в отличие от других регионов Российской империи, русская колонизация здесь имела характер замкнутых русских вкраплений-крепостей.

«Характер управления регионом - «крепостью» неизбежно влиял и на отношения русских с местным населением. Необходимость жестко пресекать любые проявления недовольства со стороны покоренных народов вела к тому, что власти зорко следили, выказывают ли представители местного населения должную лояльность к русским, всем русским, включая низшие социальные слои. В прежние времена, на других окраинах, подобное было мало характерно для российской политики: переселенцев разве что оберегали от вооруженных нападений, в остальном же власти не вмешивались, предоставляя русским земледельцам справляться со своими трудностями самостоятельно. Но регион-«крепость» предполагал и особую дисциплину. В итоге, русские в Туркестане, во-первых, значительно меньше, чем на других окраинах вступали с местным населением в непосредственный контакт; во-вторых, были поставлены в положение господ, впервые в истории Российской империи. Кроме того, в регионах-«крепостях» проявляла себя еще одна крайне любопытная черта: русские словно бы начисто утратили свою способность к ассимилированию местного населения».

Сыр-Дарьинский военный губернатор Гродеков в конце XIX века считал, что каждый новый русский поселок в Туркестане равносилен батальону русских войск. По его мнению, вооружение русского населения края необходимо для того, чтобы быть готовым к тому времени «когда религиозно-политическое сознание покоренных народностей созреет настолько, что идеи естественного сепаратизма от немногочисленных ныне фанатиков проникнут и в массу народу и создадут нам много серьезных затруднений: в предприимчивых тюркских народностях, образовывавших здесь ранее грозные военные государства, имеются для этого много горючего материала». И уже в 1898 году в Семиречье было роздано три тысячи винтовок: одна тысяча казакам, а две тысячи - русским крестьянам.

Изъятие земель, разрушение прежнего социально-экономического уклада не могли не вызвать стихийного сопротивления местного населения, выражавшегося не только в традиционном угоне скота (барымте) и прочих грабежах, но и в открытых вооруженных выступлениях. По Ферганской, Самаркандской, Сыр-Дарьинской и Семиреченской областям в 1904 году было зарегистрировано 130 нападений, в 1905 - 235, в 1914 - 295, в 1915 году - 372 нападения. Тот же Гродеков, кстати, даже выступил с «радикальным» предложением об уничтожении туркмен-текинцев в Ахале и Мерве из-за их набегов. До этого, к счастью, не дошло, но, как правило, «усмирительные» меры властей в отношении «туземцев» носили весьма жестокий характер.

В условиях военного времени

Начавшаяся в 1914 году Первая мировая война лишь обострила ситуацию. Да и вряд ли могло быть по-другому - коренному населению пришлось нести новые тяготы: обязательные поставки мяса, массовая реквизиция скота, был введен новый военный налог с кибиток, увеличены земские сборы и байский волостной алым - сбор для содержания волостных управителей, а также дорожные и другие сборы. Налоги на местное население с началом войны возросли в 3 - 4, а в отдельных случаях - в 15 раз. Неизмеримо увеличились произвол и насилие царских чиновников. Особенно сильное возмущение вызывало поведение низовых административных органов и казаков. Так, киргизы Иркештамского аульного общества жаловались, что «им жить положительно невозможно в своем ауле: так как начальник иркештамского гарнизона вместе со своими казаками разъезжает по аулу, отнимает у киргиз масло, сено и баранов, а в случае отказать дать наносит киргизам побои, причем жаловаться не приказывает, ссылаясь на военное положение». Начальник Ошского уезда Мельников в рапорте военному губернатору Ферганской области Иванову, сообщая об этих жалобах, добавлял, что «казаки распущены и расправляются с киргизами по своему усмотрению».

Но главное, что продолжалось массовое изъятие земель, в первую очередь в северо-восточных районах Сырдарьинской, на юге Семиреченской и ряде других областей. В одной лишь Семиреченской области за первые три года войны было изъято 1800 тыс. десятин лучших пастбищных и пахотных угодий, а их прежние владельцы силой были выселены в мало- или совершенно непригодные для ведения хозяйства пустынные и полупустынные районы. К середине 1916 года общая площадь изъятых у казахского населения земель составила 45 млн. десятин.

Вот в таких условиях 25 июня вышел пресловутый императорский указ (прозванный указом о «реквизиции инородцев»), согласно которому на работы в прифронтовых районах призывались из Туркестанского края 250 тыс. чел., из Степного края 230 тыс. человек. Указ словно намеренно пришелся на время Рамазана, и, разумеется, был воспринят мусульманами, как святотатство.

Правда, власти освободили от набора должностных лиц, волостных, сельских и аульных управителей, низших полицейских чинов из коренных жителей, имамов, мулл и мударисов, счетоводов и бухгалтеров в учреждениях мелкого кредита, учащихся высших и средних учебных заведений, чиновников правительственных учреждений и лиц, пользующихся правами дворян и почетных граждан. Пользуясь отсутствием у большинства местного населения, особенно у кочевников, метрических свидетельств, волостные управители, аульные старшины и прочие низовые агенты колониальной администрации, непосредственно составлявшие списки, создали целую систему взяточничества и всевозможных злоупотреблений. Представители обеспеченных семейств, обладавших разветвленными связями, за взятки из списков исключались, а лица, не имевшие ни связей, ни денежных средств, в эти списки произвольно включались, причем независимо от возраста.

Понятно, что именно представители низового звена администрации в первую очередь стали объектом почти всеобщей ненависти. Обстановка становилось все более взрывоопасной, было достаточно малейшего повода, чтобы она взорвалась. И такой повод очень быстро нашелся.

Заговор «внешних сил»?

И тут необходимо остановиться на том, какую роль в разжигании конфликта сыграли враждебные России внешние силы. Конечно же, они использовали или, по крайней мере, попытались использовать сложившуюся ситуацию. После вступления в Первую мировую войну Османской империи (октябрь 1914 года) пропаганда, инициированная Стамбулом, велась довольно-таки интенсивно. Об этом можно судить по донесениям в Департамент полиции: «бабьи бунты» с участием мусульманок, тайные сборы денег в пользу Турции, распространение слухов о ее победах и возможном «изгнании русских» из Туркестана.

На территориях Туркестана и Степного края распространились такие воззвания: «Мусульмане! Царствующий над нами Халиф Ислама - Турецкий Султан ведет войну с Россией и другими ей союзными государствами. Каждый мусульманин должен сочувствовать этой священной войне Султана и обязан немедленно жертвовать на её нужды и во благо войны всего мусульманства. А тот, кто не в состоянии жертвовать, тот должен сам встать в ряды сражающихся против неверных… Настало время освобождения от власти гяуров-русских…». Повсеместно распространялись слухи о поражениях российских войск, а самые малые успехи немцев, и особенно турок, безудержно восхвалялись.

Резко возросла активность турецкой и германской агентуры в Синьцзяне, особенно в Кашгаре. Русское и британское консульства в Кашгаре нередко совместными усилиями оказывали давление на китайские власти, добиваясь пресечения деятельности турецко-германских агентов и наказания или удаления с должностей китайских чиновников, потворствовавших им.

В одном из донесений военного губернатора Семиреченской области А.Алексеева от марта 1917 года отмечалось: «Есть бесспорное основание считать виновников по агитации, во-первых, некоторые элементы из соседнего Кульджинского района, а, во-вторых, и агентов Германии: решимость главарей бунта созрела и окрепла неожиданно быстро потому, что в их заблуждениях их поддержали чьи-то прокламации, гласившие о слабости России, о непобедимости Германии и о близком вторжении в Русский Туркестан китайцев».

У русских властей имелись данные, что в организации восстания в Семиречье принимали участие известные в Синьцзяне участники Синьхайской революции Ли Сяо-фын и Юй Дэ-хай. В ряде мест, например в Мариинской волости Пржевальского уезда, именно подданные Китая стали зачинщиками и главными организаторами восстаний. В Семиречье и Кашгарии ходили упорные слухи, что в подготовке восстания участвовал даже бывший губернатор Кашгара Ю Нома. Из Синьцзяна в Семиречье якобы тайно доставлялось оружие.

И, тем не менее, политические мотивы, связанные с событиями за рубежом империи, ощутимого влияния на настроения «туземных» масс в целом не оказывали. Они становились предметом обсуждения, фактором формирования определенной позиции лишь у весьма малочисленной образованной части населения, а также среди духовенства и части родовой знати. При этом у национальной интеллигенции настроения, скажем, пантюркистского толка усилились еще во времена четко выраженного русификаторского курса правительства Столыпина, когда закрывались национальные школы и газеты, преследовались даже умеренных национальные деятели, запрещалась организация легальных мусульманских общероссийских съездов.

В целом же, конечно, восстание 1916 года ни в коем случае не являлось результатом подрывной деятельности неких внешних сил. Оно было порождено, прежде всего, сложными и многоплановыми процессами внутреннего порядка. Это в полной мере относится и к тому факту, что значительная часть вооруженных выступлений против власти «белого царя» была изначально организована и возглавлена мусульманским духовенством, действительно пропагандировавшим панисламизм и пантюркизм. Но, во-первых, по-иному и быть не могло, учитывая ту роль, которую духовенство традиционно занимало в местных сообществах, а, во-вторых, помимо чисто религиозного фанатизма, духовенство во многом стимулировалось обстоятельствами опять же внутреннего порядка - ослаблением его позиций в результате политики российских властей.

Кровавая эпопея

Непосредственным поводом для начала восстания оказались, в общем-то, нелепые слухи о том, что на рытье окопов призовут абсолютно все мужское население. Волнения начались 4 июля 1916 года с расстрела полицией в Ходженте манифестации с требованием уничтожения списков мобилизованных. Уже в июле, по официальным данным, в Самаркандской области произошло 25 выступлений, в Сырдарьинской - 20 и в Фергане - 86. Движение принимало различные формы: от массовых возмущений, ухода с предприятий хозяйств, откочевок в глубь степей, в горы, бегства за границу, уничтожения списков призывников, нападений на чинов администрации до открытых массовых вооруженных восстаний, нападений на военные отряды, партизанских действий. Вскоре восстание охватило Самаркандскую, Сырдарьинскую, Ферганскую, Закаспийскую, Акмолинскую, Семипалатинскую, Семиреченскую, Тургайскую, Уральскую области с более чем 10-миллионным населением. Действия повстанцев привели к прекращению телеграфной связи между Верным, Ташкентом и центром России. 17 июля 1916 в Туркестанском военном округе было объявлено военное положение.

Восстание изначально приобрело отчетливые антирусские черты. Восставшие жгли хутора, убивали семьи переселенцев, казаков, рабочих. В одной из телеграмм военному министру Д.Шуваеву 16 августа 1916 года Куропаткин, характеризуя обстановку в Туркестане, сообщал: «В одном Пржевальском уезде в имущественном отношении пострадало 6024 семейства русских поселенцев, из коих большинство потеряло всю движимость. Пропало без вести и убито 3478 человек. Вероломно неожиданные нападения на русские селения сопровождались зверскими убийствами и изуродованием трупов, насилия и издевательства над женщинами и детьми, варварское обращение со взятыми в плен и полное разрушение нажитого тяжелым многолетним трудом благосостояния с потерей во многих случаях и домашнего очага».

В ряде мест, особенно в Ферганской долине, погромами руковоили дервиши-проповедники, призывающие к «священной войне». Очевидец восстания А.Мамиров рассказывал (июнь 1946 года), что лозунгами у повстанцев были: «Долой белого царя и русских». «Не бойтесь! Если будете убитыми, станете шахидами, то есть жертвами во имя ислама, если убьете - то, будете газы - героями! Бейте русских, сделаем мусульманабад - мусульманский мир! Убьем русских и создадим мусульманское государство».

Одним из первых объявил о начале «священной войны» против «неверных» Касым-Ходжа, имам главной мечети селения Заамин. В этой мечети он был провозглашен «Зааминским беком». Первой его акцией было убийство пристава Соболева, после чего он назначил «министров» и объявил поход на станции Обручево и Урсатьевскую. По дороге войско Касым-Ходжи вырезало всех попадавшихся на пути русских.

Впрочем, восставшие с такой же жестокостью истребляли местных «коллаборационистов» из числа ненавистных «туземных» администраторов. К тому же исламистские «мотивы» были гораздо менее отчетливо выражены в областях, населенных казахами и киргизами. А именно они стали главными очагами восстания. Это, прежде всего, Семиреченская область, которая была районом наиболее интенсивной аграрной колонизации, а также Тургайская область, где вооруженная борьба носила наиболее организованный характер. Там под руководством Амангельды Иманова и Алиби Джангильдина развернулись полномасштабные боевые действия, охватившие всю центральную часть Казахстана, причем восставшие осадили центр области Тургай.

Пытаясь сбить накал волнений, генерал-губернатор Степного края Сухомлинов отсрочил призыв казахов на тыловые работы до 15 сентября 1916 года. Однако этот приказ не разрядил ситуацию. Не помогли и призывы лидеров партии казахских национал-демократов «Алаш» А.Букейханова, А.Байтурсунова не оказывать сопротивления выполнению указа о «реквизиции инородцев», дабы уберечь безоружный народ от жестоких репрессий. Они неоднократно пытались убедить администрацию не спешить с мобилизацией, провести подготовительные мероприятия, вместе с тем требовали от властей коренного изменения колониальной политики, а именно: обеспечить свободу совести, «правильную постановку просветительного дела», организовать обучение казахских детей на родном языке с созданием для них интернатов и пансионатов, учредить казахские газеты, прекратить выселение с исконных земель и «признать земли, занимаемые казахами, их собственностью», пересмотреть Степное положение при участии депутатов из коренного населения и законодательно ввести казахское делопроизводство в судах и волостных управлениях, отменить институт крестьянских начальников и урядников, допустить представителей казахского народа в высшие органы власти. В то же время ряд радикальных представителей казахской интеллигенции (Бокин, Ниязосков, Жунусов) решительно призывали к вооруженному сопротивлению.

Имперское правительство бросило против восставших около 30 тысяч карательных войск, вооруженных пулеметами и артиллерией. Вспомогательную роль играли местные казачьи и поселенческие ополчения. Уже в конце лета восстание было подавлено в Самаркандской, Сырдарьинской, Ферганской и ряде других областей, а в сентябре - начале октября в Семиречьи.

При подавлении восстания каратели проявили лютую жестокость. Приказом туркестанского генерал-губернатора при всех карательных отрядах и во всех уездных городах были созданы военно-полевые суды, которые выносили смертные приговоры, как говорится, в ударном порядке. Часто взятых в плен восставших расстреливали на месте безо всякого суда, либо убивали при конвоировании. Широко использовалась артиллерия, пулеметы, сжигались целые аулы. Особенно жестоко мстили «туземцам» казаки и поселенцы - имелись случаи, когда они поголовно уничтожали мужское население аулов холодным оружием.

Боязнь подвергнуться мести за участие в антирусских погромах стала одной из побудительных причин «Чон Уркун» («Большого исхода») - массового бегства казахов и киргизов (всего около 500 тыс.) в Китай. В общем, как и во всякой колониальной войне, в плане проявленного зверства стороны друг друга стоили.

Между тем, если в Семиречье повстанческое движение было подавлено, то в Тургайской степи оно набирало силу. А.Иманову и А.Джангильдину удалось создать из орды неорганизованных повстанцев некое подобие регулярной армии (50 тысяч в пик восстания), разделенной на десятки, пятидесятки, сотни и тысячи. Правда, при приближении к Тургаю войск генерал-лейтенанта Лавретеньева Иманов был вынужден снять осаду Тургая и перейти к партизанским действиям, зачастую весьма успешным. Лишь во второй половине ноября основная масса повстанцев отошла вглубь пустыни (в район Батпаккары), откуда совершала набеги до середины февраля 1917 года. Как известно, дело закончилось вхождением отрядов Иманова в Красную армию и его расстрелом алаш-ордынцами в 1918 году (впрочем, по этому поводу имеются различные версии). До января 1917 года сопротивление продолжалось и в Закаспийской области.

В современном Кыргызстане считают, что при подавлении восстания 1916 года погибло от 150 до 350 тысяч киргизов. С 2008 года каждый август в республике проходят траурные мероприятия в память о погибших. На снимке – один из монументов памяти жертв 1916 года.

Итоги

Точное количество погибших неизвестно - оценки даются в диапазоне от десятков тысяч до нескольких сотен тысяч «туземцев» и порядка 3-4 тысяч русских переселенцев. Вместо запланированных 480 тысяч удалось «реквизировать» лишь немногим более 100 тысяч «инородцев».

Как указывал депутат Государственной Думы кадет Степанов, восстание и его подавление создали «глубокую рытвину между местным населением и властью, превратив их в два враждебных лагеря, и в то же время привела к интенсивному росту национального самосознания народов края».

Для большинства так называемых «инородцев» конфликты, порожденные причинами преимущественно социально-экономического порядка, объективно приобретали форму противостояния с инорелигиозной, иноязычной и потому еще более враждебной властью. И, естественно, противостояния со всеми, кто в глазах «туземцев» являлся ее носителями, включая русских крестьян-переселенцев. Никакой иной формы это противостояние приобрести просто не могло.

Ни одна из проблем, стоявшая перед регионом, естественно, не была решена. Скорее наоборот - все проблемы обострились до крайности. Идет ли речь о противоречиях по земельному вопросу или о межнациональных отношениях. Проблемы эти по существу не были решены и после краха Российской империи - вплоть до нынешнего времени. Но это уже другая история.

Михаил Калишевский (Москва)