Физик и экономист Андрей Горский, инженер одной из российских компаний, работающих в Кыргызстане, предложил «Фергане» рецензию на диссертацию Йохана Энгвалля «Государство как инвестиционный рынок: аналитическая основа описания политики и бюрократии в Кыргызстане», ранее опубликованную на нашем сайте. С точки зрения эксперта, работа Йохана Энгвалля интересна тем, что предлагает теоретическое обоснование возникновения феномена торговли должностями, как процесса, сопровождающего приватизацию государственных ресурсов. Сравнивая проявление коррупции с инвестиционным рынком, автор подчеркивает массовость и рациональность происходящего. Что может указывать на ошибочность традиционного определения коррупции, как, прежде всего, преступления, а именно, явления неприемлемого для большинства. В своем комментарии к исследованию шведского специалиста, А.Горский пытается развить некоторые ключевые идеи работы Йохана Энгвалля с учетом местных знаний и контекста.

«Неспособность классической теории предложить другое единое определение затрудняет разработку рекомендаций в отношении всего комплекса массовых проявлений коррупции в постсоветских странах. Данное несовершенство теории в чем-то обусловлено тем, что многие эксперты заинтересованы в использовании понятия коррупции в качестве обоснования различных административных, законодательных и политических реформ. В результате, традиционные подходы мало что могут предложить обычным гражданам, которым необходимо ежедневно отстаивать свою позицию в условиях масштабности происходящего. Возможно, собранный Йоханом Энгваллем материал позволит привести теорию в некоторое соответствие с практикой настоящего. Конечно, это большая работа для будущего, но некоторые выводы можно попытаться сделать уже сейчас», - пишет Андрей Горский.

* * *

В конце 2011 года, Институтом Центральной Азии и Кавказа в рамках исследовательской программы «Шелковый Путь» (Швеция, США) была опубликована диссертация Йохана Энгвалля «Государство как инвестиционный рынок: аналитическая основа описания политики и бюрократии в Кыргызстане» (Johan Engvall, The State as an Investment Market: An Analytical Framework for Interpreting Politics and Bureaucracy in Kyrgyzstan, см. полный текст здесь).

Данная публикация получила некоторое освещение в средствах массовой информации Кыргызстана, однако не вызвала должный резонанс, несмотря на то, что автор делает интересную заявку. Суть заявки состоит в том, что классическая теория коррупции переходного периода от советского государства к государству современной индустриальной модели не учитывает роль уникальных, по своим масштабам и открытости, проявлений коррупции, с которыми приходится сталкиваться в Кыргызстане. Ревизия классической теории коррупции выстраивается Йоханом Энвгаллем вокруг описания одного из подобных проявлений, связанным с продажей государственных должностей на всех уровнях власти и называемым автором «Государство как инвестиционный рынок». Местному читателю, хорошо осведомленному о существующей торговле должностями, будет интересен, скорее, не собранный эмпирический материал, а представленное описание кризисной ситуации, в которой оказалась классическая теория коррупции. Интеллектуальный кризис теории связан, прежде всего, с невозможностью прийти к какому-то единому определению коррупции. В результате чего теория не способна выйти за рамки традиционного взгляда, что коррупция – это исключительно преднамеренное преступление. И это несмотря на многочисленные свидетельства, указывающие на то, что подобное заявление далеко неоднозначно.

Свой труд Йохан Энгвалль начинает словами «Написание диссертации – это работа отшельника». С чем, в принципе, сложно не согласиться. С другой стороны, написание рецензии на диссертацию скорее похоже на сессию психоанализа между рецензентом и автором диссертации. При этом психоаналитиком может выступать как рецензент, так и сам автор. В первом случае, рецензия будет носить толковательный характер. То есть, углубляться в суть оригинальной позиции автора. Во втором случае, рецензия приобретает аналитическую окраску. То есть, критик пытается расширить анализ автора своими собственными мыслями и наблюдениями. В первом случае, рецензия может выглядеть более сухой, но и более научной. Во втором, рецензия становится более живой, но и более метафизичной.

В отношении работы Йохана Энгвалля аналитический подход может быть предпочтительнее. Во-первых, автор склоняется к роли антрополога, заинтересованного, прежде всего в точном описании уникального характера проявления коррупции для непосвященного западного читателя. В этой связи непосвященному читателю будет интересно увидеть, в каком виде существует осознание сути происходящего на местном уровне. Во-вторых, местному читателю будет интересно увидеть расширенную оценку явления, которая может внести в представленное описание местные знания и культурную специфику, при этом постараться сохранить оригинальный смысл и новаторство автора.

Итак, всеобщий интерес к коррупции в Кыргызстане продолжает неуклонно расти. Вместе с тем, рост самой коррупции в стране продолжает опережать рост внимания к этому явлению со стороны всех заинтересованных сторон. Проблема роста коррупции могла бы быть не столь актуальна, если бы происходила на фоне роста благосостояния населения. Но именно замедление реального экономического роста и заставляет обратить внимание на рост коррупции, как на вероятный сдерживающий фактор.

Высокий уровень коррупции переходного периода традиционно обосновывался процессом преобразования советского государства в государство, построенное на основе западной индустриальной модели. К сожалению, сегодня, спустя двадцать лет после обретения Кыргызстаном независимости и завершения формального перехода к новым институтам управления, традиционное обоснование является слабым утешением. Обещанное классической теорией снижение коррупции не материализовалось. Напротив, коррупция даже ускорила свой рост. В этих условиях Йохан Энгвалль предпринимает попытку провести ревизию классической теории и сделать ее применимой к современности, предлагая новые эмпирические данные.

На самом деле, говоря о коррупции, мы не можем говорить о существовании единой классической или традиционной теории коррупции. Скорее, несколько общественных дисциплин пытаются предложить возможную аналитическую основу явления и подкрепить ее реальными фактами. Остановимся на максимально упрощенном варианте традиционного взгляда на коррупцию в постсоветских странах.

В основе классического подхода лежит допущение, что коррупция в современном индустриальном государстве, с некоторыми оговорками, внутренне не отличается от коррупции в развивающихся странах. Таким образом, анализ существующих проявлений коррупции в развитых странах применим к развивающимся странам на всех этапах развития.

В рамках классической теории, одним из определений коррупции является «использование общественного положения в целях личной выгоды». При этом сама коррупция имеет множество типов (взятка, казнокрадство и т.д.), а также относится к двум различным видам: административная и политическая.

Административную коррупцию связывают с несовершенством системы формальных государственных институтов. Типичным примером административной коррупции является – мелкое казнокрадство. Предпочтительным методом устранения административной коррупцией можно рассматривать совершенствование системы управления путем оптимизации и автоматизации процессов и отработки мер поощрения и наказания. Административная коррупция рассматривается в некотором виде как неизбежное явление, связанное с постоянным совершенствованием современного индустриального государства. Таким образом, данный вид коррупции будет существовать все время, пока государство существует.

Классическая теория коррупции допускает, что период перехода от советского государства к современному индустриальному государству может сопровождаться всплеском административной коррупции, так как ни один из институтов власти еще сформирован полностью. По мере формирования органов управления административная коррупция должна снижаться и выходить на некоторый незначительный устойчивый уровень.

Именно административная коррупция ассоциируется с представленным выше общим определением коррупции, так как выгода носит, прежде всего, индивидуальный характер. Выгода может носить групповой характер, то есть сразу группа людей получает выгоду от использования некоторого общественного положения. Данный вид коррупции получил название политической. В силу особенности группового характера, политическую коррупцию сложно анализировать исходя из озвученного выше определения коррупции. Определение необходимо изменить. Итак, политическая коррупция – это «производство частного продукта вместо общественного продукта». Данное определение предполагает следующие допущения.

Во-первых, частный продукт, в отличие от общественного продукта, предполагает товарно-денежные отношения. Конечно, общественный продукт также оплачивается за счет налогоплательщиков, но конечный получатель продукта, как правило, не совершает никаких денежных оплат. Встречающиеся денежные оплаты производятся скорее за организацию передачи продукта (вспомогательные расходы), но не за сам продукт.

Во-вторых, обсуждение вопроса, почему некоторые товары в обществе производятся как общественные, а некоторые как частные, выходит за рамки обоснования классической теории коррупции. В общем, вопрос, как и почему существует коррупция, никак не связан с вопросом, почему существует государство и почему государство выполняет определённые функции.

В-третьих, так как не существует однозначного мнения относительно преимущества общественного продукта в сравнении с частным, можно допустить, что любой продукт в обществе может быть как общественным, так и частным. Однако, исходя из данного определения политической коррупции, смешение атрибутов категорически не допускается, так как именно это и приводит к политической коррупции. А именно, когда средства налогоплательщиков расходуются на производство частного товара.

Угроза политической коррупция является неотъемлемой чертой политического процесса в любом современном государстве. Это обусловлено постоянным переходом различных продуктов из сферы общественной в сферу частную и наоборот. Например, процесс национализации и приватизации отраслей экономики характеризуется смешением производства частного и общественного продукта, а значит, может сопровождаться возникновением политической коррупции.

Применительно к постсоветским государствам, классическая теория предусматривает значительный всплеск политической коррупции именно в связи с форсированной открытой и скрытой приватизацией, сопровождающейся борьбой олигархических группировок. По мере того, как приватизация заканчивается, то есть по мере сокращения смешения между частным и общественным производством, коррупция должна снижаться, а производственные функции государства должны неуклонно сокращаться. В конечном итоге общественными остаются только те продукты, которые в силу тех или иных обстоятельств не приватизируются.

На этом экскурс в теорию коррупции в классической интерпретации можно закончить однозначным выводом, что в переходный период от советского государства к государству современной индустриальной модели происходит рост административной коррупции, связанной со строительством новых институтов власти, и рост политической коррупции, связанной с приватизацией общественного продукт. По мере завершения приватизации и строительства формальных институтов снижается общий уровень коррупции.

Тем не менее, при поверхностном взгляде на Кыргызстан, становится очевидным, что даже формальное завершение приватизации и административного строительства привело не к снижению, а к росту коррупции. Данное явление может иметь двоякое объяснение. Во-первых, процесс переходного периода еще продолжается, то есть, коррупция не достигла предполагаемого максимума. Во-вторых, классическая теория либо неполна, либо откровенно ошибочна в описание свойств различных видов коррупции. Йохан Энгвалль, на основании эмпирических наблюдений, приходит к выводу, что классическая теория скорее не является полной, так как не учитывает особое, свойственное для Кыргызстана, проявление коррупции. Автор называет данное явление «Государство как инвестиционный рынок», суть которого состоит в формально запрещенной, но фактически узаконенной крупномасштабной торговле государственными должностями.

Как отмечалось выше, классическая теория предполагает два вида и множество типов коррупции. Виды коррупции различаются только по числу получателей выгоды: индивидуальная и групповая. Следующим видом выгоды должна была быть всеобщая выгода, однако в этом и состоит цель государства – достижение общей выгоды или общего блага. Таким образом, описанное Йоханом Энгваллем проявление коррупции скорее относится не к новому виду, а к новому типу коррупции. В этой связи можно ошибочно предположить, что суть новаторства Йохана Энгвалля сводится к простому обвинению классической теории в игнорировании специфики и значения типов, которые могли бы расширить представление о видах явления. На самом деле все оказывается гораздо интереснее, а именно описанный тип может в некоторой степени объяснить ошибочность классической теории в целом.

Для того чтобы оценить значимость предложенного типа коррупции «Государство как инвестиционный рынок» необходимо остановится на исследовании эволюцию данного феномена. Далее будет сделана попытка представить гипотезу автора, но в рамках определения политической коррупции и с учетом местных знаний.

Итак, политическая коррупция – это производство частного продукта вместо общественного продукта. Классическая теория, применительно к постсоветским странам, основной упор в данном определении делает на «частный» и «общественный». Это обусловлено тем, что советское государство являлось производителем практически всех продуктов, таким образом, именно масштабное движение из сферы общественного производства в сферу частного производства способствовало всплеску политической коррупции. Представленный классический взгляд непроизвольно делает спорное допущение, что в ходе движения продукта из сферы общественной в сферу частную сам продукт практически не меняется. Чтобы подчеркнуть внутреннее единство продукта в принятом взгляде на приватизацию имеет смысл переопределить политическую коррупцию, а именно производство частного продукта «А», вместо общественного продукта «А». Но общественный продукт советского времени, не был идентичен частному продукту мирового рынка. На самом деле должно было бы произойти как движение из общественной сферы производства в частную сферу, также и преобразование в новый рыночный продукт «Б».

Допустим на время, что продукт «А» абсолютно идентичен продукту «Б» (в простом приближении - полезные ископаемые) и полностью приватизирован олигархической группировкой. При этом государственные ресурсы, включая определенную инфраструктуру, которая обслуживала производство продукта «А», сохранены. Исходя из классической теории, государство или сами олигархи должны провести демонтаж соответствующей инфраструктуры. Однако, по словам Йохана Энгвалля, этого не происходит, потому что инфраструктуру выгодно продать, в результате чего и возникает торговля государственными должностями, что, на самом деле, представляет собой продолжение процесса приватизации. Инфраструктура советского государства обслуживала производство огромного количества общественных продуктов. Только единицы из них были готовы для свободного рынка. Создание рыночных продуктов с нуля потребовало бы значительных инвестиций и рисков, поэтому со стороны предпринимателей различного уровня и самого государства возникло понимание, что продукты выгоднее доводить до состояния рынка в рамках существующей инфраструктуры общественного продукта. Так возникла потребность сохранить и даже наращивать государственный аппарат и приступить к торговле должностями, как акциями будущих частных предприятий. Остановимся на том, кто является игроками данного рынка.

Во-первых, это сами олигархические группировки, которые уже смогли приватизировать некоторые общественные продукты, но продолжают его доводить до рыночного состояния, производя новые частные субпродукты на базе общественного продукта.

Во-вторых, это государственные чиновники, которые не могут приватизировать общественный продукт в том виде, в каком он существует сейчас (медицина, образование, правоохранительные органы), но активно разработают возможности для привлечения инвестиций, продавая нереализованные доли в будущем рыночном продукте.

В-третьих, это многие рядовые граждане, которые предпочитают вкладывать свои средств не в организацию собственного бизнеса, а в государственную должность с цель возможной последующей приватизацией оставшегося общественного продукта.

Согласно вышесказанному можно сделать вывод, что в Кыргызстане широкие слои населения имеют побудительный мотив участвовать в политической коррупции, при этом резвившийся тип коррупции, связанный с открытой масштабной продажей государственных должностей упрощает подобное участие.

Масштабность и открытость проявления коррупции указывает на преждевременность мнения, озвученного Йоханом Энгваллем, что продажа должностей инициируется олигархами исключительно с целью собственной выгоды. В основе любых рыночных отношений лежит обоюдная выгода покупателя и продавца. Забыть об этом – это заранее обречь себя на разочарования связанные с применением возможных радикальных методов в отношении определенных групп.

Заблуждение другого рода может возникнуть, если допустить, что в приватизации была допущена ошибка, то есть своевременное сокращение государственного аппарата могло бы позволить избежать возникновения нового типа коррупции. Может быть, к сожалению, а может, и к счастью, государство – это не просто совокупность чиновников, так же как и общество – это не совокупность отдельных людей, а семья – это не совокупность родителей и детей. Государство – это, прежде всего символ, который существует в нашем сознании долго и постоянно. В сознании, государство наделено определёнными целями, задачами, функциями и связями. Разрушение или насильственное изменение этого символа достаточно сложно и, как правило, сопровождается его неминуемым восстановлением, опять-таки, радикальными методами.

Вышесказанное никак не означает, что, в общем, коррупция в Кыргызстане допускает снисходительного отношения. Однако с учетом представленной эволюции одного из типов коррупции мы можем утверждать, что оценка будет связана не с аморальностью, а с иррациональностью коррупции. Как отмечалось выше, продажа должностей не привела к росту уровня жизни всех граждан, а инвестиции в государственный рынок не дали отдачу для всей экономики. Несмотря на формальную благую цель развития новых рыночных продуктов, коррупция сопровождается скорее неоправданной растратой ресурсов и препятствует политическим и социальным преобразований.

С одной стороны, исходя из природы нового типа коррупции, характерного, кстати, для многих стран на постсоветском пространстве, некоторые выводы классической теории требуют серьезной ревизии. Во-первых, в свете необходимости трансформации продукта советского государства в рыночный продукт, длительность переходного период возрастает. Во-вторых, определение политической коррупции должно признавать не только внешнее расхождения между частным и общественным, но и внутреннее расхождение между самими продуктами.

С другой стороны, масштабность и открытость коррупции ставит закономерный вопрос, насколько происходящее можно считать преднамеренным преступлением. В этой связи, было бы важно заметить, что практически каждое проявление общественной жизни в Кыргызстане можно определить как своеобразный тип коррупции: прием на работу – это проявление коррупция, борьба с коррупцией – это проявление коррупции, даже многочисленные революции – это очередное проявление коррупции.

В данных условиях классическая теория просто бессильна предложить какие-либо обоснованные идеи борьбы с коррупцией, оставаясь в рамках старых моделей. Требуется каким-то образом переопределить зонтичное определение явления, как преднамеренного преступления, чтобы выйти из возникшего интеллектуального тупика.

В качестве одного из вариантов выхода можно обратиться к истории коррупции в западных странах и попытаться провести деконструкцию определения коррупции, с целью разрушения стереотипов, которыми был нагружен данный термин за последние две-три сотни лет. Например, если проанализировать современный опыт развитых государств, то можно привести множество примеров того, когда случаи, так называемой, политической коррупции, то есть производство частных продуктов за счет общественных средств, коррупцией не называются и не являются. Это связано с тем, что подобные примеры обговорено каким-либо государственным законом. То есть только, то, что не обговорено законом, является преступлением.

В этой связи, можно предположить, что если само государство в Кыргызстане санкционирует продажу должностей, то это фактически закреплено законом и не относится к преступлению. Внутренне мы чувствуем, что подобное рассуждение содержит ошибку, потому что сам закон может быть коррупционен. В западных странах коррупционность закона избегается соблюдением принципа прозрачности. Иначе говоря, коррупция – это, скорее, нарушение принципа прозрачности.

Прозрачность, как и государство, является очередным символом, который устойчиво существует в сознании, но природа, которого практически забыта. В современном контексте прозрачность ассоциируется с качественным государственным делопроизводством или доступностью государственных документов. В этой связи очень часто приводится пример Швеции, где доступ к государственным документам, впервые в Европейской истории, был закреплён законом в 1766 году. Вероятно, именно с того времени о прозрачности говорят больше как о возможности увидеть или рассмотреть. Что совершенно ошибочно.

Смысл закона Швеции надо искать в дате его принятия, то есть, где-то за двадцать лет до Французской революции. Это был период расцвета эпохи Просвещения. Прозрачность в то время подразумевала прозрачность для света, о котором говорится в слове Просвещение. А именно, света разума и здравого смысла. Иначе говоря, прозрачные государственные законы – это законы, основанные на разуме и здравом смысле. Иными словами, из закона становится «прозрачно» (заметьте, не очевидно, а прозрачно), что закон несет благо для всех. Именно разум, основанный на личном опыте, а не коммунистическая, демократическая или религиозная догма, определяет некоррупционность закона.

Конечно, это несколько идеальная интерпретация прозрачности. Человеческий разум имеет как светлые, так и темные стороны (эмоциональность, неспособность найти баланс между целями и средствами и т.д.). В этой связи, в современном развитом обществе, под прозрачностью понимается то, что государство допускает случаи смешения частного и общественного при соблюдении двух условий. Во-первых, при условии, что в конечном итоге смешение обернется благом для всех. Во-вторых, обоснование всеобщего блага должно быть академично, то есть учитывать позицию многих дисциплин и теорий.

Таким образом, большинство обвинений в коррупции в адрес западных политиков, это обвинения не в нарушении принцип прозрачности как такового, а в отклонении в рамках самого принципа. Во-первых, не до конца соблюдается принцип академичности, то есть не учитываются все, доступные на данный момент, теории. Либо обоснование блага перегружается намеренной неясностью. Во-вторых, нарушается принцип универсализма. То есть, хотя все общество получает благо, но благо одних несравнимо с благом других. Последнее предполагает, что в идеальном государстве, если общественные средства идут на предоставление определённой привилегии даже одному человеку, все остальные должны получать равноценную привилегию. Здесь следует заметить, что ни одно государство в мире не реализовало принцип универсализма, и пока представлено мало доказательств того, что это возможно в ближайшем будущем. Поэтому отождествлять универсализм с прозрачностью, на данном этапе, - преждевременно.

Итак, в традициях эпохи Просвещения борьба с коррупцией - это, прежде всего, борьба с невежеством, а не с преступлением. Прозрачность государства нужна не для того, чтобы уличить кого-то в ошибке или правонарушении, а в том, что когда ошибка допущена, она могла бы быть мгновенно исправлена.

Однако каким образом можно применить все вышесказанное к теории коррупции переходного периода, с целью избежать еще большего интеллектуального кризиса и кризиса в реальной жизни?

Прежде всего, необходим определенный сдвиг парадигм от коррупции как преступления, к коррупции как невежеству. В это связи явление коррупции надо рассматривать не как продукт деятельности маргинальных групп и индивидуумов, преследующих исключительно материальную выгоду, а результат взаимодействия широких масс, движимых местными заблуждениями и догмами. Сдвиг внимания экспертов к массовости проявлений коррупции указывает на то, что, возможно, процесс уже начался.

Андрей Горский (Бишкек)

Международное информационное агентство «Фергана»