Галима Бухарбаева: «Андижан. В моей жизни»
На фото – простреленный блокнот Галимы Бухарбаевой и ее пресс-карта 2005 года
«Ну что, пойдете замуж за андижанца?» - спросил меня через весь зал президент Узбекистана Ислам Каримов. И сразу добавил: «Сейчас, наверно, соберется целая очередь...» Молодая и незамужняя, я терпеть не могла разговоры о замужестве и тем более не собиралась переезжать в провинцию. «Сначала посмотрю на очередь», - ответила я, президент и весь зал прыснули от смеха. Это был 1999 год. Если бы я знала, что каримовское правление свяжет меня с этим городом кровными узами сильнее, чем это может сделать любой муж. Андижан перевернет мою жизнь.
Мне сложно говорить и писать об Андижане. Я предпочитаю больше этого не делать. Событие, ставшее переломным моментом в современной истории Узбекистана, — расстрел Андижанского восстания 13 мая 2005 года — с каждым годом превращается в мое личное дело и боль. А о личном не говорят с первым встречным, самое сокровенное таят в себе.
Десять лет назад с одним простреленным в Андижане рюкзаком я покинула свой дом в Ташкенте, откуда не уезжала никогда дольше, чем на две недели. Я не сомневалась ни секунды, что поступаю правильно. Я должна была рассказать миру о том, как расстреляли андижанцев, как утопили в крови первую попытку людей защитить свои права, не пожелав даже выслушать их чаяний, понять их гнев.
«Нас называют баранами, - говорил один из выступавших на многотысячном митинге на площади имени Бобура в Андижане, - но даже бараны могут заставить себя услышать, они блеют. Мы же — рыбы, безмолвные рыбы». Не знаю, что произошло с этим человеком. Замолчал ли он навсегда 13 мая? Или жив, но снова стал рыбой?
«Только напишите правду»
Я выступала и рассказывала об Андижане везде, где только можно: в европейских столицах, в США, в странах Центральной Азии. Я сдержала слово, которое дала женщине в Андижане наутро после расстрела. Она уговаривала насмерть перепуганного таксиста подвезти нас, журналистов, говоря, что мы были на площади, мы все видели. Затем она обернулась ко мне и со слезами попросила: «Только напишите правду». «Конечно», - ответила я.
Я помню скучные лица сотрудниц Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев в Алматы, я им рассказывала об Андижане, чтобы они поняли, что там произошло, и были как можно учтивее с уже начавшими прибывать в Казахстан беженцами из Узбекистана, а также слезы на глазах члена шведского парламента во время моего выступления в Вашингтоне.
Я сама расплакалась, когда депутат парламента Германии от Социал-демократической партии (SDP) Хеди Вегенер в 2006 году отказалась слушать запись расстрела Андижана — крики людей «Отманлар!» («Не стреляйте»), а затем их молитву в ожидании смерти, - заявив, что это неважно, а она не собирается, как учительница, грозить пальчиком Каримову. Она входила в Центральноазиатскую группу немецкого Бундестага и выступала за диалог с Ташкентом. Мне было так обидно, я тогда еще не знала, что и на Западе политики бывают и продажными, и тупыми.
Не предательство, так вышло
Вряд ли я рассматривала это как предательство, но возвращение группы андижанских беженцев из США в Узбекистан в 2006 году, сопровождавшееся письмом к президенту Каримову с просьбой простить их, дать им шанс вновь заслужить трудом его благосклонность, — обескуражило. Как может жертва извиняться перед насильником? А как тогда призвать его ответу или хотя бы вызвать в нем какое-то раскаяние?
Позже выяснилось, что андижанские беженцы не переставали общаться с властями даже в первые дни после расстрела. У них была причина: чтобы их родным и товарищам не назначили смертную казнь. В обмен андижанцы отказывали в интервью журналистам, годами позже они полностью оставили идею призвать к ответу правительство Каримова за массовый расстрел и отошли от политической деятельности.
И понятно, почему: почти у каждого из них в Андижане остались родные и еще минимум по одному родственнику в неволе - уже десять лет. Их систематически пытают - и прекращают пытать, когда находящиеся за пределами страны затыкают свои рты. Избавить кого-то от мучений — это самая благородная цель, только жаль, что Ташкент вновь водит андижанцев за нос.
Само это общение в очередной раз доказывает, что никаких террористов в Андижане не было, но и снова заставляет задуматься — так что же было первоначально, курица или яйцо? В Узбекистане терпят, потому что насилуют, или насилуют, потому что терпят?
Распродажа Андижана
Но я по-настоящему расстроилась, когда в том же 2006 году в Узбекистан отправилась первая делегация Евросоюза. Санкции, введенные ЕС против властей Узбекистана за неумеренное применение силы в Андижане, оставались единственной отдушиной, признаком того, что справедливость все же существует. Но европейцы начали откровенно подыгрывать Ташкенту, они поняли, что не готовы хоть капельку поступиться своими интересами в Узбекистане за андижанскую кровь.
Андижан заговорят на семинарах, «круглых столах», обменяют на освобождение активистов, которых арестовывали для этой цели, на буквы и знаки препинания на бумагах, которые некоторые называют законами.
Косвенную помощь Ташкенту окажут даже узбекские правозащитники, некоторые из них будут выступать за диалог и снятие санкций, а международники из Human Rights Watch не будут против, когда в 2008 году в очередной резолюции ЕС по Узбекистану вместо требования о международном расследовании событий в Андижане появится строка об аккредитации их хиленького представителя.
В 2009 году санкции ЕС за Андижан будут сняты. Европейские политики сделают это стыдливо, а затем постараются забыть эту историю навсегда. Без международной поддержки кампания за Андижан сойдет на нет. Да за него и боролись всего несколько человек.
Туманный Андижан
Я же все чаще вспоминаю Андижан. Мне о нем напоминает каждый день, который я не провожу дома в Ташкенте.
Впервые я поехала в Андижан в декабре 1997 года, работая журналистом и координатором семинаров американской организации Internews Network в Ташкенте. Это был мой первый выезд из Ташкента в один из регионов страны. Выросшая в русскоязычной среде, в самом центре Ташкента, я совершенно не знала Узбекистан и открывала его почти как иностранный турист.
Была нелетная погода, сильный туман. Мы решили ехать в Андижан на машине — это 400 км через горный перевал Камчик. Уже начало смеркаться, а когда мы подъехали к перевалу, нам предстояло подниматься по разбитому серпантину на высоту более двух тысяч метров, совсем стемнело, шел обильный снег, видимость не превышала метра.
Вместе с водителем и коллегой я напряженно смотрела в лобовое стекло и не могла разглядеть и клочка дороги. Единственным маяком могла стать другая машина, мы с радостью пристраивались за огнями смельчака, несшегося вперед, шутя называя его «андижанским джигитом».
Спустившись с перевала и оказавшись в Наманганской области, я впервые увидела вооруженного автоматом солдата. Он остановил нашу машину, осмотрел багажник, вперил взгляд в каждого из нас. Далее мы ехали и обсуждали недавние «наманганские события». Шофер рассказывал, что некие люди, их называли неизвестным мне до этого словом «вахаббиты», обезглавили одного милиционера и водрузили его голову на ворота дома начальника наманганской милиции.
С этого момента в Узбекистане началась новая эпоха борьбы с религиозным экстремизмом, которая с каждым годом будет оправдывать все большее насилие и беспредел со стороны властей. Тысячи окажутся за решеткой, сотни погибнут от пыток и плохого содержания, но маховик репрессий не остановится. Кульминацией же этой борьбы окажется Андижан 2005 года, но тогда ни о чем таком я не подозревала.
Добравшись до Андижана, мы с облегчением вышли из машины у нашей гостиницы. В городе все еще стоял плотный туман. Сизый, влажный и немного сладковатый на запах, он обволакивал, погружая в загадочную тишину.
Сверкающий Камчик
Но уже на следующий день туман рассеялся и, как принято в Узбекистане, в небе светило солнце. Мы возвращались из Андижана, и я впервые увидела перевал Камчик. Его покрытые снегом вершины сверкали на солнце, они были так близко, что казалось, до них можно дотронуться рукой.
У обочины дороги нас встречали мальчики с букетами алых маков, они размахивали ими, призывая купить эту красоту. Мы остановили машину, я купила цветы, а потом на мини-базарчике, где торговали женщины с малиновым румянцем на щеках, - курт и сувениры.
Меня восхищало все, что я видела, было весело и романтично — мне нравилось ехать по моей стране.
Андижанский жених
Другая моя поездка в Андижан состоялась в июне 1999 года, теперь уже символичная и, может быть, пророческая. Я работала корреспондентом Agence France-Presse и имела доступ на официальные мероприятия с участием президента, открытые для прессы, - в Андижане Каримов открывал Ходжаабадское подземное газохранилище.
На пресс-конференции после церемонии он говорил о пользе газохранилища для экономики и жителей Андижанской области. А затем неожиданно сказал обо мне, что если вдруг «красивая корреспондент Франс-Пресс» вздумает выйти замуж за андижанца, то, приехав, обнаружит там все условия: горячую воду, отопление. Под конец он обратится ко мне напрямую: «Ну что, выйдите замуж за андижанца?»
Тепла в Андижане нет до сих пор, да и расположение Каримова длилось недолго. Я задавала вопросы, которые ему не всегда нравились, а в 2000 году за вопрос, заставивший его признать, что Узбекистан обстрелял с воздуха территорию Таджикистана, где в то время базировалось Исламское движение Узбекистана, сквозь зубы зло отругал.
С 2002 года меня перестали пускать на пресс-конференции Каримова, а потом и вовсе отказали в аккредитации. Но меня это ничуть не тревожило, в то время я работала директором представительства IWPR (Институт по освещению войны и мира) в Узбекистане, и эта работа позволила мне познать лучше всего и журналистику, и свою страну - я знала, что самые лучшие материалы находятся как раз вне официальных стен.
В Андижан в последний раз
В Андижан в последний раз я попала в полдень 13 мая 2005 года. В минуты и часы расстрела города мне все казалось неправдоподобным и нереальным, происходящее не укладывалось в голове. Хотелось крикнуть: «Вы с ума сошли? Опомнитесь! Тут люди, дети, свои...»
Не сделав ни одного усилия разогнать многотысячную демонстрацию на площади Бобура мирным способом, силовые структуры Узбекистана после 16 часов дня без предупреждения начали пулеметный обстрел из БТРов.
Колонна за колонной с сидящими на машинах солдатами без помех косила убегающих в разные стороны людей, стреляя в спины, не делая исключений ни для кого. А позже - блокируя улицы, преследуя на узких улочках махаллей, по дороге к спасительной киргизской границе, добивая раненых.
Расправа над Андижаном, помимо ее целенаправленности и неумеренности, потрясала своей бессмысленностью, ведь власть знала, что ей воевать не с кем, что возникший конфликт сугубо внутренний и его решение висит в воздухе.
«Сколько можно терпеть?..»
Костяк андижанского восстания составляла многочисленная группа родных и коллег арестованных летом 2004 года двадцати трех бизнесменов. В течение года эти люди испробовали все мирные средства в борьбе за справедливость, апеллировали во все инстанции, в том числе обращались и к президенту, но в конечном счете были оставлены или подведены к последнему – силовому способу борьбы, хотя и тогда они были готовы договариваться.
Кроме того, где-то в душе, на задворках сознания, ради собственного благополучия, узбекские власти должны были знать, что есть предел всему — даже терпению узбеков. И соответственно признать свою ответственность за то, что слишком долго это терпение испытывали. Годами. Без проблеска надежды, что станет лучше.
Один из лидеров восстания в Андижане, 33-летний Шариф Шакиров, убитый в тот день, в интервью выразил общие чаяния: «Сколько можно терпеть? Разве это жизнь, лучше умереть». Он сам уже отсидел в тюрьме, а теперь среди подсудимых бизнесменов были два его брата Шакир и Шавкат. Его семья больше не могла отдавать сыновей на жертвенный алтарь каримовского режима. Цепь должна была оборваться.
Андижан — трагедия узбекского народа
Убегая с площади Бобура после обстрела второй колонной БТРов, как позже узнала, с пробитым пулей рюкзаком, я чувствовала необходимость остановиться, осмыслить происходящее. Сознание отказывалось верить, твердило, что этого не может быть, так не бывает.
Спустя ровно десять лет со дня тех событий это прозвучит, наверно, очень наивно, но тогда в Андижане единственное, в чем я не сомневалась и что представлялось мне совершенно ясным, - подобное преступление не может остаться безнаказанным.
Стемнело. Затих неожиданно пролившийся, как слезы над Андижаном, дождь. У окна в номере андижанской гостиницы я, затаившись, наблюдала за продолжающими проезжать мимо танками и БТРами, и, несмотря на их устрашающий грохот, точно знала: у президента Узбекистана Ислама Каримова и его правительства большие проблемы, им ни за что из этого не выбраться.
Вы усмехнулись? Я тоже. Грустно. Все оказалось до крайности наоборот.
Андижан - это величайшая трагедия узбекского народа. Потому что расстреляли, потому что расстреляли свои, потому что оказалось, что расстреливать можно, а для борьбы за правду не хватает ни духа, ни солидарности. Мир же не совсем плевал, он просто вновь подтвердил, что недееспособен и что в его системе ценностей определена цена каждой жизни. Андижанская, к примеру, ничего не стоит.
P.S. Но все-таки, несмотря на потери, я кое-что приобрела - это история Андижана, города, который сначала впустил меня в Узбекистан, а потом захлопнул за мной дверь. Это - кровное родство с ним: в момент расстрела я чувствовала себя его дитём, когда уезжала - неожиданно матерью, ответственной за всех, а теперь - сестрой всем андижанцам. Ею и останусь.
P.P.S. Так уж получается, что в очередной раз в дни Андижана я теряю работу. С 1 мая этого года официально не стало моего сайта Uznews.net, как не стало офиса IWPR в мае 2005 года. Хочу выразить благодарность сайту «Фергана» и лично Даниилу Кислову, который вновь, как и десять лет назад, дает прибежище тексту о «моем Андижане».
Галима Бухарбаева — журналист из Узбекистана
Международное информационное агентство «Фергана»
