Лариса Панкратова: «Ментально я, скорее, узбечка»
Фотограф – человек с двумя парами глаз. Это утверждение особенно верно в отношении уроженки Ферганы Ларисы Панкратовой. Она служила фотохроникёром ташкентского театра «Ильхом», «перещёлкала» весь театрально-художественный мир Москвы (первых лиц российского государства тоже снимала), побывала в «горячих» точках, видела землю с высоты падающего парашютиста, а однажды даже присутствовала со своей камерой на родах в воде. В последние годы Лариса работает в кино – была штатным фотографом на съёмочной площадке у Леонида Филатова, Егора Кончаловского, Георгия Юнгвальд-Хилькевича, Рустама Хамдамова. Сейчас готовит большой фотопроект «Возвращение в страну Востока». С Ларисой Панкратовой беседует журналист «Ферганы» Санджар Янышев.
«Ртутный шарик»
– Однажды собрались компанией, стали про нашу Азию говорить – кто что помнит. Дочь моя сидела, сидела, потом аж заплакала: «Вы здесь все ферганушки собрались, а я одна – масквичкааа!..», – смеется Лариса. – Я мечтала ее туда свозить, даже хотела проект мой («Возвращение в страну Востока») снять через неё – сквозь призму детского восприятия. Для этого мне понадобятся два объектива: широкоугольник («рыбий глаз») и монокль. Раньше думала – это моё открытие, потом разговаривала с офтальмологами, и оказалось, что у ребёнка в раннем детстве зрение дальнозоркое. Вот два объектива и будут представлять два взгляда – «близорукий» и «дальнозоркий».
…Не знаю, как у тебя, но я себя помню очень рано – чуть ли не с момента зачатия: пробившаяся к жизни искра. Следующее воспоминание: мне год, я стою перед зеркалом и безмерно страдаю от того, что я лысая. Даже сон регулярно видела про то, что у меня длинные чёрные волосы. Хотя откуда? По маминой линии все – голубоглазые блондины. Но у мамы случился роман с главврачом детской больницы, куда она пошла подрабатывать медсестрой (по первому образованию она фельдшер-акушер). В результате появилась я, не похожая ни на кого из семьи.
Тетя Маруся и брат Андрей с семьей
– А отчество у тебя… по главврачу?
– Нет, что ты, его отцовство тщательно скрывалось; у него была другая семья... Отчество мне дала моя бабушка. Она оформляла метрику и вписала туда своё собственное отчество – Михайловна. Это же был 1959-й год. Тогда в графе «отец» ставили прочерк. И я жутко комплексовала по этому поводу. Чувствовала себя и счастливой, и несчастной одновременно.
В три года чуть не утонула в реке. Течение несёт, а я под водой с открытыми глазами. И вижу себя сразу с двух сторон – изнутри и снаружи (вот откуда эти мои поиски оптики). Очень странное ощущение.
– Ну, детский взгляд – он в принципе бифокальный.
– Ребёнок не знает точки отсчета. Поэтому он близок братьям нашим меньшим. В детстве я дружила с собакой и часто забиралась к ней в будку. Тётка потом меня оттирала. В семье все были медики, на чистоте повёрнутые. Самое ужасное, что с возрастом, ты начинаешь это воспроизводить: у меня теперь точно такой же бзик! Особенно после рождения дочки Кати.
Ещё ребёнок обладает повышенной тактильностью: тёплая фактурность предметов, запахи… Вот почему мне нужны два объектива.
В детстве. «Парадный портрет»
– Один из них будет «субъективом».
– Да-да. Ты не потерял своего ребёнка, став взрослым. Расскажу один случай. В Фергане я жила до четырёх лет в семье своей тёти. Точнее, под Ферганой, в местечке Кувасай. Потом мама меня забрала в Бекабад – родственники не могли ей простить роман с евреем, на этой же почве она стала сильно выпивать. В общем, уехали мы в Бекабад (или Бегават, как его называли русские). И вот стою я, спустя двадцать с лишним лет, на ферганской рыночной площади, и меня начинает трясти: все детские запахи нахлынули, я буквально физически перенеслась в то время. Кто-то меня, как котёнка, взял за шкирку, посадил в автобус, привёз в Кувасай; кто-то привёл меня прямо к дому моей тётки. Я стою перед дверью, и кажется, что даже тряпка на коврике – та же самая. Нажимаю звонок, открывает тётя Маруся. «Узнаёшь?» – говорю.
Вот она, детская память. Плечо потом болело – как будто токи высокого напряжения через него прошли. В следующий раз я приехала к тёте Марусе, имея уже на руках адрес, и потерялась! Еле нашла. Тогда у меня эта идея и родилась (про «Возвращение…»). Я вышла на балкон, через который в детстве убегала от тётки, выпрыгивая в огород. Точка обзора изменилась – пришлось присесть, чтоб воссоздать то самое видение.
Кстати, с этим же кувасайским домом связаны первые фото-воспоминания. Помню, забежала с улицы в дом. То ли ставни были прикрыты, то ли плотные шторы, а в них – маленькая дырочка. И на противоположной стене вдруг задвигались перевёрнутые люди. Я была в ужасе. Только взрослой поняла: это же камера-обскура!
– В «Андрее Рублёве» Тарковского есть такой кадр.
– Ага! Второе воспоминание. Один из моих двоюродных братьев, Андрей, увлекался фотографией. Он разрешил мне в момент печати фотографий постоять рядом. А я была таким ртутным шариком – на месте стоять не могла. В результате я налила ему что-то не то в ведро с фиксажем – как он за мной гонялся по квартире!
Наверно, благодаря братьям у меня и характер был пацанский. Помню, спрашиваю: «Почему у меня глаза черные, а у них голубые?» Бабушка отвечает: «Да они у тебя просто грязные!» Пошли в баню – я глаза тру хозяйственным мылом, еле терплю. К бабушке подхожу: «Ба, голубеют?» (смеётся).
Я звала ее Баба Пана. Все мои родом из-под Оренбурга, из деревни Яицкой. В Узбекистан бежали не от репрессий – от голода послевоенного. Первой в Ферганскую долину перебралась как раз Баба Пана – сестра моей бабки по маме. Фактурой она была – «мать партизана». Двухметровая, семижильная, с такими огромными ладонями. Помню, засыпала у неё на животе и проваливалась в счастье.
Дедушка с бабушкой
– А жизнь в Бекабаде, конечно, отличалась от ферганской?
– Ну, конечно. Там же Голодная степь, совсем другой ландшафт. Там я с отличием окончила восьмилетку. Мне сказочно повезло: в то время был принят закон о расширении профтехобразования, и наша школа превращается в ГСПТУ. Кто в швеи пошел, кто – в парикмахеры, я же выбрала фотографию. Взяв в руки камеру, я увидела, какой, оказывается, мир красивый.
– Какие камеры ты использовала в училище?
– Первой моей камерой была «Киев», потом «Зенит». Когда вышла из училища, стала зарабатывать «Сменой». Я вдруг обнаружила, что, помимо «салонной» фотографии – «на памятник» (а другой мы тогда не знали), – возможна репортажная съёмка. Ездила по кишлакам, выхватывала из потока простые и сложные лица.
«Фотография – это стремительная река»
– Юрий Рост очень хорошо сказал: эти картинки существуют помимо нас, мы лишь успеваем их выхватить – как талантливые компиляторы. И это действительно так. Многие образы я придумывала сперва в голове – потом они появлялись в моей жизни. Сильное влияние оказывал мой муж, режиссер театра Александр Павлович Сиренко. Он ввёл меня в мир искусства, научил во всём видеть второй, третий и другие планы. В шестнадцать лет я в него втюрилась, поэтому и в Ташкенте жить осталась.
– Как вы встретились?
– Ой, тут всё непросто! Я на лето поехала в подростковый лагерь, где вожатой работала бывшая актриса Татьяна Михайловна Ахмеджанова, жена Александра Павловича. Она почему-то меня выбрала себе в помощницы. Видимо, на фоне подруг-пэтэушниц я, благодаря очкам, выглядела умной (смеётся).
Приехав в Ташкент, я стала бывать в их доме, а также в Доме специалистов на Анхоре у Танинных друзей. Благодаря этим людям полюбила читать. Таких книг не было ни в одной ташкентской библиотеке. Я узнала Булгакова, Цветаеву, Мандельштама. Соответственно, изменился мой круг общения. А с её мужем у меня закрутился многолетний роман. Потом, когда она умерла (в 1986 году), я стала его женой – до самой его смерти.
– А роман не повлиял на ваши с ней отношения?
– Как ни странно – нет. Мы об этом так и не поговорили. Таня ввела меня в дом Леонарда Бабаханова и Дили Танеевой. Отец Лёни был главным архитектором Ташкента – Бабаханов Абдулла Бабаханович. Сын стал актёром-мимом и великолепным режиссером студии «Узбекфильм». Семь лет назад он трагически погиб в Подмосковье.
Через этих людей я открыла для себя целый мир. В сравнении со своими сверстниками я забралась на Эверест. Познакомилась с актрисой Лизой Коньковой, которая была женой известного режиссёра Владимира Портнова. Он ставил спектакли в Москве. Так я попала в московский театральный круг, в «Театр на Таганке». Видела Эфроса, Демидову. Трижды поступала во ВГИК. Но всякий раз возвращалась в Ташкент…
Из выставочных работ. Ташкент, старый город, 1981 год
– По моему опыту, покуда не полюбишь Москву, ничего здесь не будет получаться. Вот полюби её такой, какая есть – неумытой-непричёсанной, иногда жестокой, но чаще равнодушной, – полюби искренно и безответно, тогда-то и начнётся всё самое интересное.
– О да! Меня же тут пару раз обули…
– В смысле – обманули?
– Ну да! Помнишь фильм «Влюблён по собственному желанию»? Вот точно так провели, как героиню Глушенко. Я мечтала о батнике (ну, такой красивой кофте)... Подходит ко мне в «Детском мире» какая-то тётка, отводит в уголок и показывает ровно то, о чём я мечтала. «Ой, милиционер идёт!» – тётка прячет мой батник в пакет. – «Фу, пронесло!» Отдаёт мне свёрток: спрячь, мол, поглубже. Мчусь на всех парах во ВГИК, открываю: что за… майка, ёклмн?! Верчу её. Минут двадцать я во вгиковском туалете эту тряпку рассматривала, прежде чем осознала: обули! На 25 рублей обули.
В первый раз приехала поступать во ВГИК – одета была, как провинциальная дурочка. Здесь декольте, спереди – строгая юбка, сзади – глубокий разрез, на голове, естественно, косички. И сходу завалила экзамен. Вопрос был про какие-то функции экспонометра. «А я не пользуюсь экспонометром», – заявила я – такая, мол, вся крутая. «До свидания, девушка!»
Во второй раз подготовилась получше. Я научилась учиться: в пять утра вставала, штудировала физику (оптику), химию. Все точные дисциплины сдала на пятёрки. Поэтому на сочинении расслабилась и провалила его. Мне потом сказали, что нужно было пойти с этим к ректору: мол, помогите бедным узбекам… Но я же так не могу. Собрала вещи, уехала.
Пошла работать ассистентом оператора в кинохронику. Оператор был такой классный дядька в тюбетейке. «А ну-ка штатив приподними», – говорит мне. Я штатив подняла, а поставить уже не могу – тяжёлый. Если поставлю – просто упаду вместе с ним. И я побежала по коридору, пока меня кто-то не поймал и не зафиксировал (смеётся). Оператор: «И куда я с ней? Я должен буду её таскать и аппаратуру таскать». Ну, я разозлилась, накачала себе плечи. В результате таскала штатив, кинокамеру «Конвас», кассеты с плёнкой.
Я как фотограф кое-что в плёнке уже соображала. Меня после училища как самую шебутную в качестве наказания направили проходить практику в самый замухрыжный фотосалон Бекабада. И я получила шикарный опыт! Потому что фотограф был ленивый – он всю работу на меня с подружкой повесил, и мы сами проявляли плёнку, печатали, весь процесс «от и до» знали. А те, кто в хороший салон попал, они только обрезки с пола подметали. Я и потом не в фотостудию пошла работать, а лаборантом в химлабораторию. Сама составляла композиции растворов, чтоб достичь мягкости или глубокой чёрноты, контрастности, «стеклянного» эффекта…
Автопортрет
– Ты ведь и сегодня от плёнки не отказываешься?
– Я буду последней, кто откажется от плёнки. «Цифра» – она другая. Вот сканирую свои снимки с плёнки – в чём разница? Плёнка даёт ощущение документального кадра. Даже если снимок нерезкий, у этой точечной размытости – свой флёр… Хотя и «цифру» освоила – а куда деваться. Теперь у меня несколько камер – на все случаи жизни. И каждую знаю, как свои шесть пальцев. Ещё и других учу. А то есть такие, которые покупают дорогую технику, а используют ее процентов на пять. Это как построить дворец и продолжать в предбаннике жить.
Так вот, возвращаясь в Ташкент… У меня была такая выдающаяся корка: «Кинохроника СССР». Однажды куда-то мчалась, не успела купить трамвайный билет – меня задерживают, ведут в участок ДНД («добровольная народная дружина»): «Где вы работаете?» – «Ребята, я не могу вам сказать, где я работаю». – «Всё равно узнаем – тебе не поздоровится». В конце концов, вынимаю корку. Тут они все и сдулись. Один встаёт, говорит: «Ребята, неужели мы киноискусству нашему не поможем!» Вот был смех. Они стали совать мне пачку трамвайных билетов. Выхожу из участка, стоит мужик – свидетель моего задержания. «Ну что, – говорит, – все деньги отняли? Давай, я тебя отвезу». И отвозит меня домой (смеётся).
Лариса Панкратова с дочерью Катей
«Вместо секса качались деревья»
– Впервые поняла, каким страшным оружием может быть сочетание слова, звука (музыки) и изображения, благодаря режиссеру «Ильхома» Марку Вайлю. Он поставил в Театре Моссовета спектакли «Двенадцатая ночь» и «Любовью не шутят». Пригласил меня. Я весь театр забила фотографиями: моменты репетиций, актёры в гримёрках – в общем, жизнь театра изнутри. Александр Леньков, Андрей Соколов, Евгения Крюкова... Марк написал очень хороший текст к фотовыставке.
А во время открытия в театр пришли два музыканта, расположились в фойе и стали на рояле играть, как бы подыгрывать мне и Марку. И выставка «выстрелила». Я тогда это себе в «копилку» положила: изображение плюс звук, плюс текст. Вот сейчас проект делаю – «Москва и москвичи: посвящение Гиляровскому». Серия портретов современников. Хочу также дать текстом монологи этих людей, а фоном пустить звуки улицы – гомон толпы, гудки автомобилей, шум моторов.
– А монологи – о чём?
– Воспоминания, какие-то эпизоды из жизни. У каждого – своя Москва, да? Вот пусть о ней расскажут.
– Такое многоголосье?
– Именно! И всё – от первого лица. Резо Габриадзе говорил: нужно всё делать от первого лица – тогда это очень значимо.
…Вайль, конечно, выходил за пределы театра, забирался глубоко и забирал с собой. Театр вообще – искусство условное, его надо уловить. Я только раз испытала нечто похожее на «вайлевский» катарсис – когда в 93-м в Москве шёл спектакль «Нижинский» с Олегом Меньшиковым. Секунда – и ты весь там.
Помню свой первый шок на спектакле «Ильхома» «Мещанская свадьба» по Брехту в 1978 году: я увидела, как актеры на сцене целуются – всё по-настоящему, да еще и «крупным планом» (зальчик-то маленький, актёры все, как на ладони). Секса ведь у нас «не было» – только деревья качались.
В театре «Ильхом». На переднем плане – Марк Вайль
– Деревья качались?
– Ну, в кино: как только герои целуются – тут же камера стыдливо отворачивается и показывает, как деревья качаются. Нас же так воспитывали. Я в свои восемнадцать лет голого тела не видела. И тут вдруг – в губы! У меня потом такие сны были (смеётся).
Но до этого была «Утиная охота» по Вампилову. Невероятная свобода! Потом – «Сцены у фонтана», «Дракон»… И пошла ночная жизнь. Днём мы все где-то работали, по ночам шли репетиции. В два-три ночи шли пешком домой. И вот я уже принадлежу к касте ильхомовцев. Мне звонят, просят посодействовать с контрамарками. Не зазнаться было очень тяжко!
А в 1987-м в «Ильхоме» прошла скандальная фотовыставка «Первая ласточка». Помимо меня, в ней участвовали Вера Арзамасцева, Виталий Мясников, Сергей Булгаков, Дмитрий Михайлов, Максим Пенсон. Тут «обнажёнка» ни за какие деревья уже не пряталась. Помню, женщина из какого-то подташкентского кишлака отзыв написала: «Как это ни стыдно, мне понравились голые женщины!» (смеётся).
В театре «Ильхом». Премьера спектакля «Дом, который построил Свифт»
Еще зарисовка тех лет. В центре города, в галерее «Куранты» – выставка плаката. Лицом к Скверу революции висит портрет Шарафа Рашидовича Рашидова, под портретом надпись: «Кто следующий?» Ташкентцы моментально устроили из этого места мемориал: принесли цветы, свечки – всё как полагается. Любит наш народ своих людоедов.
«Их традиции – не мои»
– Приехала в 1992-м в Москву – пошла по редакциям. Нигде меня не хотят: места все заняты. Иду, помню, в «Деловой мир», думаю: ну всё, если тут не выйдет, пойду в дворники. Потом соображаю: дворником тоже могут не взять.
Вхожу в редакцию, там уже четыре фотографа, мордатые такие парни с фильдеперсовыми навороченными камерами; понимаю, насколько мой старенький Nicon F-1 на этом фоне убогий. Разворачиваюсь и в грустную мою спину тихий голос: «Ретушировать умеешь?» – «Конечно умею!» И уже через месяц – на первых полосах мои фотографии с текстами. Главное – на конвейер запрыгнуть, дальше уже легче. А потом – вовремя спрыгнуть. Вот почему последние годы я нигде официально не числюсь – типа, «фрилансер»...
Политический бомонд снимала: Ельцина, Путина. Многих знаю лично – от Хакамады до Делягина. Смоталась в Будёновск, после чего из прессы ушла.
Московский период. Работа в рекламном агентстве
– А Путина-то где фотографировала?
– На открытии книжной выставки на ВДНХ. Он тогда был «исполняющим обязанности». Я же в десятке мест работала одновременно. Помню какой-то съезд предпринимателей. Чубайс, Черномырдин, Егоров, Каха Бендукидзе… Один симпатичный мужик, президент банка «Югорский», даёт свою визитку: «Вы мне принесите, пожалуйста, фотографии: вроде хорошо получилось». «Разумеется!» – говорю. Отпечатала снимки, пока несла – его убили. Зарезали на даче. Потом была фотографом круглого стола «Бизнес России», возглавлял его Иван Кивелиди… Через три дня убили и его вместе с секретаршей. Яд какой-то нанесли на трубку телефона. Такая была жизнь – мама дорогая!
Акция «Бизнесмены против террора». Москва, Лубянка, 1995 год.
Однажды проявляла в ИТАР-ТАСС плёнки, у входа в здание вижу: лежит человек. Как странно, думаю, разлёгся на морозе: поза зародыша, под головой пакетик. На обратном пути смотрю: милиционеры с двух сторон его поднимают, и один из них нечаянно роняет тело – оно падает с таким стуком, словно деревяшка. Я потом по ночам картинку эту видела и звук слышала.
…И вот я попала в мир художников и киношников. Юрий Борисович Норштейн познакомил меня с легендарным искусствоведом Паолой Волковой, благодаря которой я стала делать каталог для парижской выставки пяти художников: Рустама Хамдамова, Резо Габриадзе, Давида Боровского, Юрия Норштейна и Андрея Вознесенского (здесь он был представлен не только как поэт, но и как художник-график). В свою очередь Рустам Хамдамов позвал на свой фильм «Вокальные параллели». В ролях: Рената Литвинова, Эрик Курмангалиев, Араксия Давтян, Роза Джаманова… С тех пор я в кино в основном и работаю.
До этого я еще с Леонидом Филатовым работала на последней его картине. Она, кстати, так и не вышла. «Любовные похождения Толика Парамонова» (по филатовской повести «Свобода или смерть»). А после «Вокальных параллелей» была феерическая поездка в Ташкент: Хамдамова попросили организовать какой-то фестиваль, он взял туда и меня с Литвиновой. На фестиваль приехал Пьер Ришар с женой.
Пьер Ришар и Рената Литвинова в Ташкенте
– Пьер Ришар был в Ташкенте!
– И в Самарканде (смеётся). Недавно почившая Жанна Моро, кстати, тоже приезжала на тот фестиваль. Поселили нас в шикарной гостинице (кажется, «Марриотт-отель»), я давай подружкам своим названивать. Потом выяснилось, что на 300 долларов наговорила – звонки-то были платные.
– И что, пришлось платить?
– Нет, что ты, хозяин отеля сказал: «Вы – мои гости», – и подарил каждому по парчовому халату...
Так и живу, всё время чувствую себя Хлестаковым. С самого детства. Словно я – не та, за кого меня принимают. Помню, когда узнала, что я еврейка (по отцу), жутко этого стеснялась – настроения-то вокруг царили антисемитские. А меня почему-то любили и баловали. Побывала в Израиле – удивительная страна. Но их традиции – не мои. Ментально я, скорее, узбечка. Происхождение – штука пожизненная.
Беседовал Санджар Янышев. Права на фотографии принадлежат Ларисе Панкратовой
