«Живет на свете человек. Нет, ноги у него не скрюченные, как в том стишке, но дороги довольно крутые, и все в гору. Идя по этой кем-то для него выбранной дороге, он всегда делает одно дело — он строит театр. И куда бы его ни забрасывала жизнь, он неутомим. Он строит театр везде: в крошечной каморке под лестницей скучного учреждения, на огромном чердаке отцовской мастерской, устраивая ночами представления на крыше к удивлению звезд. Строит он его и в старой берлинской квартире, где утром, пробираясь на кухню, аккуратно перешагивает через спящие вповалку прожектора. Театр, этот живой остров его мыслей, принимал разные очертания и формы, но его суть не менялась никогда». Так пишет о человеке и клоуне Евгении Бриме его жена Катя Мелкамини.

Сын знаменитого на весь Узбекистан театрального художника Георгия Робертовича Брима, Евгений, казалось, был сперва нарисован своим отцом на холсте, помещен внутрь эскиза к шекспировскому спектаклю, — и лишь потом родился на свет, со всеми своими образами, будущими масками и спектаклями, воплощенными в ташкентском театре «Ильхом» («Регтайм для клоунов», «Кломадеус»), в ташкентском же театре «Ёш гвардия» («Дух Театра», «Паяц») или в собственном Театре в Лас-Вегасе («Light For Darkness», «Insight Inside», «Misfit»…).

О странствиях и мечтах замечательного артиста, мастера пантомимы, режиссера и философа Евгения Брима — очередная беседа Санджара Янышева.

— Женя, кто был в твоем детстве Главным Человеком?

— Папа, конечно. Ну, может, не главный, главных у меня нет, будь ты хоть сам Аллах, — но очень важный и почитаемый человек. Маму я тоже люблю.

Всякий раз, когда у отца появлялась возможность, он вместо детского сада брал меня с собой на работу, и мы дружно топали в Театр. Он отлично понимал, что толку от этого будет больше. Повзрослев, я уже сам стал к нему прибегать.

Театр стал для меня вторым домом. Я бывал там во всех цехах, на всех встречах и совещаниях, на репетициях и премьерах. Этот необыкновенный мир, конечно, оказал мощное влияние на мое развитие.

— Тем не менее, актером ты стал не сразу. Что-то этому помешало?

— Дело в том, что мама моя, Евгения Николаевна Брим, преподавала черчение в 110-й школе города Ташкента в Узбекистане на планете Земля, галактика Млечный Путь.

Женя Брим с папой и мамой

— Я у нее учился! И, кстати, неплохо в результате научился чертить прописные буквы. Прекрасный педагог. Прости, очень надеюсь: она жива-здорова?..

— Да, мама жива и здорова. Ей 84 года, по нынешним меркам совсем еще молодая! Живет в Германии, в небольшом городке Ландсхут, недалеко от Мюнхена. Там, кстати, похоронен мой папа. Маму я посещаю где-то раз в год, но по скайпу почти каждый день общаемся. С ней там сестра моя Наташа.

— Привет маме огромный!

— Спасибо, передам. Так вот, мама определила меня в спецкласс с математическим уклоном. В 110-й школе имелись такие классы, и туда отбирали особенных детей. Я никогда не отличался любовью к математике, но маме (как, собственно, любой матери) хотелось, чтобы ее чадо находилось в кругу умненьких детишек, а не в обычном классе, где полно дураков. Естественно, это повлияло на меня, и я стал умный. (Смеется.)

С папой и сестрами

— Разве были в 110-й школе дураки? Это ж сливки сливок, ташкентские аристократики (меня, например, туда взяли по великому блату), будущая элита республики, нет?

— С дураками в 110-й было все нормально, то есть как везде — предостаточно! (Смеется.) Но как сказал австрийский философ Людвиг Витгенштейн, «если б люди время от времени не совершали глупости, то в мире не происходило бы ничего умного».

…Я не любил ни эту школу, ни какую другую. Я вообще терпеть не могу с детства, когда меня учат без моего желания. Также я не привязан ни к району, ни к городу, ни к стране, ни к нации. Конкретные Личности! Это единственное, что я ценил и ценю.

В третьем классе

— Тогда, забегая вперед, спрошу. Помню хорошо твой спектакль «Паяц» в Театре Аброра Хидоятова; помню, как ты пантомимически «раскатывал лапшу», как потом ее «ел», слизывая с локтей текущий жир… Ты изображал конкретную личность некоего лагманщика или национальный характер?

— Когда я писал сценарий и создавал структуру этого спектакля, помыслы мои были чисты и где-то даже наивны. Изначально мне хотелось рассказать о том, что юмор, смех, веселье являются понятиями интернациональными; что клоуны, скоморохи и масхарабозы — это, по сути, одни и те же смехо-творцы. В процессе осуществления все стало развиваться и меняться. В конце концов, я придумал номер про узбекскую кухню (узбекская кухня — это же целый КУЛЬТ!). Мы едим лагман, едим, едим… Вокруг меняется мир — а мы едим… Этот процесс забирает нас в паутину, оборачивается заблуждением. Чем больше ты поддерживаешь традиции (культуру, религию), тем меньше отдаешь себе отчет в том, что на самом деле происходит здесь и сейчас. Ты теряешь всякий смысл что-либо говорить, критиковать или даже думать... Да, это была такая сатира по отношению к узбекской действительности.

Сцена из спектакля «Паяц»

— Как ты думаешь, при каком условии узбек начнет всерьез протестовать — против несправедливой системы, против коррупции, верховных жуликов и т.д. Как только перестанет есть — таков был твой посыл? А может, ему это и не нужно, поскольку против менталитета, тысячелетнего «хопакизма» не попрешь?

— После Узбекистана я сменил две страны, и, ты знаешь, национальные традиции, укоренившиеся привычки, обычаи и т.д., — так оно везде. Дело не в узбеке как таковом. В любом месте, если возникает интересный человек, с красивыми и глубокими мыслями, то люди к нему тянутся. Хотя шаг вперед в этом мире сделать не так-то просто. Для этого необходимо много трудиться, уметь проигрывать и уметь выигрывать, кстати.

Что же касается коррупции, то и тут лучше обвинять конкретных людей; нужно быть умнее и хитрее их. Говоря о несовершенстве власти, ты говоришь и о своей собственной глупости. А вообще — всякая власть в любой стране есть организованная легальная преступность. Так уж устроена жизнь на планете Земля.

Балерина

— Хорошо, вернемся в Ташкент твоей юности. Какое событие ты считаешь центральным в той своей жизни?

— Где-то в возрасте 24 лет я почувствовал в себе мощный интерес к тому, что есть человек. Вопросы типа «кто я?», «почему я должен делать то, что мне говорят эти люди?», «видят ли они то же, что вижу я?» — я задавал себе с самого детства, и всегда кто-то перебивал или отвлекал, а порой и заставлял делать что-то ненужное.

— То есть в 24 года ты испытал, выражаясь языком тибетских монахов, некое сатори (озарение)? Что предшествовало этому событию?

— Можно и так сказать! (Смеется.) Скорее, не озарение, а первый приступ зрелости.

…Иногда, возвращаясь с работы, папа приносил всякие инструменты: молоток, плоскогубцы, паяльник, какие-то проволочки, картон, клей. Все это он просто складывал на балконе, где стоял верстак. Мне, конечно, было интересно назначение этих предметов. В семь лет я научился ими пользоваться. А когда мне исполнилось двадцать, отцу, как Заслуженному деятелю искусств, выделили площадь для создания личной мастерской. Это был заброшенный чердак девятиэтажки над магазином «Океан»…

Так Георг Брим, сосланный указом Сталина из Азербайджана в Казахстан и разлученный с родителями, вспоминал голод 1943 года

— Улица Шота Руставели!

— Ага. Итак, отец начал потихоньку строить себе место для творчества. Я помогал ему, правда, без особого интереса. Но спустя четыре года во мне словно проснулся какой-то зверь. Я предложил отцу перепланировать мастерскую и одну из комнат оборудовать под маленький театр, где бы я мог создавать свои спектакли. Ну, а все другие комнаты (там было около двухсот квадратных метров) останутся в его пользовании. Он меня поддержал, и довольно быстро я построил свой театр. Постепенно отец отдал мне всю площадь, и я стал там жить, практически один. Много читал (именно тогда я полюбил философию), писал, экспериментировал с театральным светом, звуком, исследовал движение актера в пространстве сцены. Иногда приглашал интересных людей, и мы подолгу беседовали. Создавал миниатюрные спектакли для самых разных зрителей.

По окончании школы я успешно поступил в Ташкентский электротехнический институт связи. И учился там, кстати, без особого напряга…

Но на первом же курсе моя артистическая натура вылезла наружу. В институте шел какой-то праздничный вечер, там мог выступить любой, кто имеет что показать. Я ринулся на сцену, исполнил несколько пантомим и неожиданно был принят на ура. С этого момента мой внутренний клоун меня больше не покидал. Однако бросить институт значило мгновенно оказаться в армии, которая немногим отличалась от тюрьмы. А тут — военная кафедра. В результате я получил диплом инженера и даже распределился в Ташкентский проектный институт.

Агитбригада в Институте связи

Однако и на новом месте я с первых дней показал себя артистом. Что любопытно, руководство учреждения меня поддержало, им нужна была художественная самодеятельность. Начальник проектного института (припоминаю фамилию - Иноятов) оказался большим любителем театра и вообще искусства. Именно он дал мне возможность делать то, что я хочу. Я стал обычным электриком. Времени свободного — уйма, делай что душе угодно.

С моими друзьями Олегом Луговским, Ришатом Валитовым и Рустамом Нуритдиновым случилась похожая история. Все они работали инженерами, все мечтали стать профессиональными артистами. Мы продолжали встречаться и выдумывать смешные пантомимы. Если где-то в городе нужны были клоуны, мы стремительно неслись туда. Деньги нас не особо интересовали; когда же вдруг нам еще и платили, то мы это дело немедленно… э… отмечали.

— А в «Ильхоме» вы как оказались?

— Однажды, году в 1986-м, в Ташкентском цирке выступала с гастролями группа «Лицедеи», команда лучших клоунов страны, а может, и мира. Я подумал: вот бы показать им нашу программу! Поговорил с папой, он сразу предложил театр «Ильхом».

— Он дружил с Марком Вайлем?

— Они, скорее, были коллегами. Отцу всегда нравились инакомыслящие, творческие люди — так же, как и Марку. Еще до нашего визита в «Ильхом» Вайль и Брим создали спектакль «Магомед, Мамед, Мамиш» по книге Чингиза Гусейнова…

Афиша театра «Ильхом»

Отец всегда относился к Театру как к живому организму. И я помню, он говорил: поскольку «Ильхом» расположен в подвале, под землей, то вместо окон в нем должны быть зеркала. Именно эту идею он осуществил в сценографии спектакля «Магомед, Мамед, Мамиш».

Итак, мы пробрались за кулисы ташкентского Цирка и пригласили «лицедеев» на наше выступление. Они пообещали прийти.

И вот четверка клоунов впервые открывает для себя двери одного из самых загадочных и удивительных театров города Ташкента. Мы же были такие уличные артисты, и атмосфера репертуарного театра нас просто заворожила.

Спектакль прошел в страшном напряжении. Еще бы! Наши зрители — великие «Лицедеи», а мы какие-то инженеры-самоучки. Но мы были приняты и поняты! В ходе обсуждения «лицедей» Антон Адасинский (ныне — художественный руководитель театра DEREVO в Дрездене) вспомнил то место в нашем спектакле, где Ришат говорит: «Птицы с Юга», — и предложил именно так назвать нашу команду. Идея нам понравилась.

Дальше было знакомство с Вайлем, разговор о принципах «Ильхома» и его предложение сотрудничества. Мы были ошеломлены!

…И вот уже мы актеры лучшего ташкентского Театра. Наш первый спектакль в стенах «Ильхома» — «Регтайм для клоунов» — пользовался большим успехом. С ним мы объездили всю страну, выезжали за рубеж.

«Регтайм для клоунов», «Ильхом», 1986 год

Это длилось четыре года. Незабываемое время, неоценимый опыт. Благодаря поездкам я познакомился со многими интересными людьми. Все это время у меня зрела философия Театра, я разрабатывал свою систему, много читал, общался с театроведами, актерами, режиссерами, например, с Анатолием Прохоровым (основателем анимационной студии «Пилот»), актером и мимом Ильей Рутбергом, Славой Полуниным, Питер Бруком, Марселем Марсо...

В 1990 году у меня произошел конфликт с Марком Вайлем. Это отдельный разговор, почему и как. Одно скажу: я остро почувствовал желание создать свой Театр. Две головы на одном теле — уже какой-то Змей-Горыныч. Поэтому я покинул «Ильхом». Шаг был болезненный, а с точки зрения моих друзей и коллег — безумный. Но мы расстались друзьями.

Спустя два месяца я пришел в Театр «Ёш гвардия» («Молодая гвардия». — Прим. «Ферганы»), позже переименованный в Театр Аброра Хидоятова. Там работал мой отец. Вдвоем мы задумали моноспектакль «Дух Театра».

Эскиз отца к спектаклю «Проделки Майсары»

— О чем он?

— О вечном выборе между Духом и Материей. Дух приходит в Театр из космоса, он выглядит пугающим, он заполняет собой театральное пространство. Актер (марионетка) его до поры не видит и продолжает свое повседневное шоу. Но вот спектакль закончился, зрители и Актер покинули Театр. Дух остается и начинает жить своей жизнью. Прежние, всем известные истории, сюжеты трансформируются, наполняются новым смыслом. Неожиданно появляется Актер, он видит деяния Духа, он возмущен; он изгоняет Дух из Театра. Актер возвращает спектаклю прежние формы, собирая в итоге аплодисменты и цветы. Однако конфликт не разрешен. Это лишь первая часть триптиха.

Вторая называется «Цикл Жизни». Почему Материя одержала победу над Духом? Жизнь человечества ходит по кругу. Всякое развитие меняет лишь качество, но суть остается неизменной.

Этот спектакль был уже готов к премьере: построены декорации, сшиты костюмы. Проводились последние репетиции. Неожиданно в театре возник пожар, и все сгорело…

Эскиз отца к спектаклю «Дух Театра»

Последней частью моего большого экспериментального проекта должен был стать спектакль «Иное Мышление, или Фауст». Представь: сцена разделена, верхняя часть — мир на земле, нижняя — мир загробный. Зритель поднимается со своего места и отправляется вслед за проводником в путешествие по закулисному лабиринту. По ходу шествия предметы и образы, которые он видит, меняют свои формы. Например, стул перерастает в дерево. В финале публика собирается в одном зале, крыша раздвигается и зритель видит настоящее небо со звездами.

…Уже тридцать лет прошло — я все никак не могу осуществить эту постановку. Хотя надежды не теряю.

— Возможно где-то, в параллельной вселенной, твой замысел был осуществлен. Ты же много раз проиграл эти спектакли в своей голове.

— Возможно. Во всяком случае, я верю, что в нашей системе работает принцип маятника (день и ночь, вдох и выдох, жизнь и смерть). Поэтому, когда наше тело спит, наше сознание пребывает в других системах, в других мирах. Это жизнь, такая же реальная, как та, что мы проживаем, бодрствуя. Вся структура каналов, по которым блуждает сознание, выглядит как большое дерево, с громадной кроной и корнями. И телу нашему принадлежит только один маленький тоненький волосок в районе корня или кроны.

Спектакль «Люди»

— Почему ты уехал?

— Жизнь в Узбекистане в 90-е стала усложняться. Для меня, собственно, она никогда не была простой. Я по национальности немец, ростом под два метра, да еще блондин с голубыми глазами. Идешь по улице и чувствуешь себя громоотводом. В детстве мне часто доставалось, приходилось и драться, и убегать. Молодые ребята, узбеки, как правило, ходили группками, достаточно просто мимо пройти, — и вот ты объект их активного внимания. Ну а когда началась перестройка, случаи эти стали чуть ли не ежедневными. Даже в театре мне частенько напоминали о том, что это не моя страна. Чтоб обезопасить себя на улице, я стал передвигаться на велосипеде, хотя и это не всегда помогало… Потом случилась инфляция, начался кромешный дефицит, элементарные вещи стало невозможно достать.

И тут Германия объявила о создании программы по переселению немцев, живущих на территории бывшего СССР. Оформление всех документов и выстаивание в очередях заняло у меня четыре года. И вот, наконец, в 1995 году я получил разрешение уехать. Разумеется, моя семья, жена и ребенок, были готовы ехать со мной. В аэропорту таможенники перерыли все наши вещи, словно мы какие-то шпионы; мало того, раздели меня догола и посмотрели во все отверстия. Словом, униженный и оскорбленный, я прошел линию этой чертовой границы, и мы улетели к своим немцам.

Так Георг Брим изобразил встречу в 1946 году с матерью после пяти лет разлуки - в бараке, где жили советские немки, работающие в трудармии

— Я так понимаю, никакой ностальгии ты не испытывал. Но за спиной остались родители, друзья…

— Ностальгия была, разумеется, и даже серьезные мысли о возвращении. Но очень скоро, когда начинаешь видеть, какой он разный, интересный, красивый, этот мир, то всякие переживания угасают, а потом исчезают вовсе.

Родители вскоре тоже покинули Узбекистан, мы воссоединились в Deutschland.

Друзья... Да, это единственное, что пришлось оставить. Хотя многим удалось потом уехать, и мы снова встретились. Ну, а для прочих есть скайп или фейсбук.

Новую жизнь было непросто построить, но другого выхода не было. Очень скоро я нашел хороших друзей, с одним из них, Рене Лангербергером, мы придумали проект Театра. Он оказался приличный музыкант и довольно интересный актер-мим. Почти год мы выступали на улицах Берлина, потом создали спектакль «Кто Я?» — и стали показывать его в других городах Германии, на площадях и в маленьких театрах.

Спектакль «Кто Я?», Германия

Следующий наш спектакль назывался «Я никто». Денег нам это не приносило — только удовольствие. Но потом у меня родилась вторая дочь Анна-Мари — хлопот стало больше.

В это время знаменитый канадский «Цирк Дю Солей» (Cirque du Soleil) проводил в Берлине кастинг среди артистов — для нового шоу в Лас-Вегасе. Я, конечно, решил попытать счастья. И к моему великому изумлению, прошел! Рене я сказал, что должен подзаработать и что скоро вернусь.

В 1998 году я прибыл в Лас-Вегас. Шоу называлось «О» («Au», в переводе с французского — «вода»), режиссером был Франко Драгоне. Главной проблемой при постановке стал языковой барьер: ни французского, ни английского я не знал, хорошо, что Франко немного владел немецким… Лишь месяц спустя я что-то начал понимать о принципах, на которых строилась режиссура Франко. Зато успех был колоссальным! Это шоу и сегодня, спустя двадцать лет, в репертуаре «Цирка».

По истечении двух лет контракт был продлен, мне повысили зарплату — пришлось задержаться в Америке. Семья перебралась ко мне; мы сняли небольшой дом. Жена моя Катя стала учить маленьких детей классической музыке, игре на фортепьяно.

Евгений Брим с женой Катей Мелкамини

К 2002 году я отыграл 2000 спектаклей и решил покинуть шоу — ради своего Театра. У меня уже был готов первый спектакль «Свет для Темноты», который я иногда показывал друзьям. Однако вскоре столкнулся с жестокой реальностью: интеллектуальное искусство в Лас-Вегасе никому не нужно.

За несколько лет я сменил кучу профессий: работал строителем, ремонтником, кафельщиком, электриком и т.д. Иногда удавалось выступать на корпоративных вечеринках. Изредка проводил мастер-классы по актерскому мастерству. Но в целом жизнь в Лас-Вегасе меня не устраивала. И никакого будущего для своих детей я там не видел.

Мы уже подумывали вернуться в Германию, как мне позвонили и предложили роль в новом шоу «Цирка Дю Солей»: «The Beatles LOVE»…

Работа над спектаклем «Свет для темноты» (Light For Darkness)

Это шоу я в течение 11 лет отыграл почти 6000 раз. За это время я построил у себя в гараже небольшой театрик на 20 мест. Создал несколько спектаклей — для детей и взрослых. Публика в основном состояла из друзей и знакомых; если удавалось заполнить зал — такое редко, но случалось, — я был счастлив.

— Кстати, в одном из тех спектаклей ты используешь образ центральноазиатской арбы. Это ведь не случайный атрибут в твоем реквизите?

— Нет, далеко не случайный. Образ странствующего старика возник еще на репетициях «Паяца». Старик — это я в будущем; он возникает в каждом моем спектакле, словно подсказывает мне, молодому, направление, путь, выбор. А так как он уже прожил целую жизнь, то к совету его стоит прислушаться.

Спектакль «Люди»

Арбу же я нашел так: просто взял первое, что увидел на складе реквизита в театре «Ёш гвардия». Уж очень удобный вид транспорта, да и зрелищный с точки зрения сценографии.

…Все эти годы мы с женой постоянно думали, куда бы нашу Арбу направить — о новом месте для жизни и творчества (Лас-Вегас, понятно, нас никоим образом не устраивал). В Германию мы вернуться не могли, поскольку при получении американского паспорта я должен был известить об этом родное консульство; я этого не сделал, и немецкого гражданства меня лишили.

В конце концов, мы выбрали город Сиэтл. Штат Вашингтон — самый «умный», интеллектуальный из всех штатов.

Спектакль «Misfit», Лас-Вегас

Я арендовал большой грузовик, погрузил весь наш скарб и, главным образом, свой Театр. Мы отправились в трехдневное путешествие. В штате Калифорния, в городе Стоктон, нам пришлось заночевать в отеле «Хилтон». Наутро мы обнаружили, что грузовик наш угнали.

Вот так за одну ночь я потерял все, над чем трудился и что нажил в этой стране за двадцать лет.

Особенно обидно было из-за реквизита для спектакля «Люди», над которым мы трудились последние два года.

Спектакль «Люди»

— Он так и не был поставлен?

— Нет. Но я не отчаиваюсь. Я обязательно завершу свой спектакль, а потом покажу его людям.

Все музыкальное, звуковое сопровождение мы создавали с женой сами. То же касается световой партитуры, анимированных проекций, а также декораций и костюмов — все своими руками. Звуко- и светотехнику, музыкальные инструменты я приобрел на свои средства. Теперь приходится все это восстанавливать и воссоздавать.

— Все, как с тем твоим сгоревшим спектаклем…

— Да, тот спектакль назывался «Цикл жизни».

— А как ты сам объясняешь эту циклическую повторяемость одной и той же трагедии в твоей жизни?

— Пока не знаю. Жизнь — это игра людей в богов. На самом же деле боги играют людьми. Может быть, это не трагедия вовсе, а невероятная удача? Я-то ведь жив. (Смеется.) И у меня есть еще время, чтобы во всем этом разобраться.

Спектакль «Люди»

— Нарисуй в нескольких словах портрет твоего Зрителя: человек богемы, «средний американец», завзятый театрал…

— Америка — страна великих авантюр. Американцы любят кино с попкорном! (Смеется.) Когда-то шестнадцатого президента США Авраама Линкольна убили прямо в театре во время спектакля. И это было ШОУ! Высокое же, интеллектуальное искусство в этой стране не так-то просто реализовать.

За ЗРЕЛИЩЕ люди платят по 100 и более долларов. И оно того стоит! На шоу работают (в среднем) около 500 человек, там задействовано колоссальное количество всякой техники: машин, компьютеров и т.д. После подобных спектаклей выходишь ошарашенный, словно поддатый.

С американскими друзьями-коллегами

Мой зритель — это всегда единицы. И Театр мой — это способ общения с людьми, умеющими слушать и слышать и имеющими что сказать — тогда слушать буду я. Театральное пространство я использую, как писатель использует алфавит, музыкант — ноты, скульптор — глину… Я ищу в этой жизни иные измерения, потайные двери, которые нас окружают повсюду, хотя увидеть их не просто. Смотрите и слушайте!

Беседовал Санджар Янышев. Фото из семейного архива Евгения Брима

Международное информационное агентство «Фергана»