24 октября в Оше был убит журналист Алишер Саипов, ранее сотрудничавший с нашим агентством. Возбуждено уголовное дело, идет расследование. Один Бог знает, будут ли найдены убийцы, а еще важнее - будут ли найдены те, кто приказали его убить.

Алишер Саипов остро, объективно писал о тех вещах, о которых нельзя писать, не подвергая свою жизнь опасности. В свое время Алишер привел меня работать в «Фергану.Ру», и теперь я публикую здесь материал о нем. Мы еще будем писать о версиях и причинах гибели Алишера, но пока мне очень хочется, чтобы люди, которые не знали его лично, узнали о нем чуть больше и разделили со мной мое горе.

Султан Каназаров, журналист, руководитель пресс-бюро ИА «Фергана.Ру» по Кыргызстану

«Когда я укладывал твое тело в могилу, у меня на руках осталась твоя кровь, которая просочилась через белый саван, несмотря ни на какие попытки заранее смыть её с твоей головы, в которую попали две пули. Когда мы прощались в чреве могилы, я смог лишь сказать тебе: «Алишер, встретимся в лучшем из миров, ты идешь туда раньше меня, тебе выпала доля встречать там нас всех, всех, кто тебя хоронит и тех, кто тебя убил... Очень надеюсь, что и у тех, кто тебя убил, осталась на руках кровь, и они не смогут её смыть.

Когда мы уложили тебя в могилу, люди, стоявшие по краям, подавали мне руки, чтобы я вылез, но я не хотел этого делать, пока Алишер стоял от меня еще не разделенный слоем земли, мне все время казалось, что произойдет чудо… потом я начал засыпать тебя землей и по мусульманскому обычаю закладывать кусками глины боковой проем, куда мы тебя уложили. Руки у меня тряслись, а Алишер лежал, укутанный в белый саван… через десять минут все закончилось... над Алишером стоял лишь метровый холмик.

Ты теперь там мой друг навсегда, и уже больше никогда не будешь опаздывать ко мне на встречу, когда ты приезжал из Оша в Бишкек, не будешь улыбаться мне, рассказывая про очередную статью про тебя, опубликованную в узбекских СМИ, где говорилось, что ты предатель узбекского народа; не будешь встречать меня в аэропорту в Оше и обижаться, если я говорил, что остановлюсь в гостинице, а не у тебя дома (впрочем, ты так и не позволил мне останавливаться в другом месте, и я всегда жил у тебя дома, когда был в Оше); ты больше не будешь злить меня своей бесшабашной смелостью и наивностью, не будешь угощать меня самым вкусным пловом в Оше, не будешь спорить со мной ночами напролет и убеждать, что мы можем что-то изменить; не будешь рассказывать мне про успехи и достижения «кыргызских» узбеков, не будешь нянчиться со своей дочкой; не будешь ругать своих братьев, если вода, которую они поливали мне на руки у тебя дома, была недостаточно теплой; не будешь заставлять чиновников нервничать по поводу твоих публикаций; не будешь взахлеб рассказывать, что же ты «нарыл» по поводу той или иной истории; не будешь радоваться и сообщать мне, что твоя газета становится все более популярной, что она переходит даже из рук в руки на территорию Узбекистана; не будешь больше писать правду; не будешь гордиться, что твоя газета не публикует заказные материалы; не будешь мешать диктаторам править; не будешь, никогда не будешь делать много такого, без чего ты был бы не Алишер…

Когда мы тебя похоронили и плакали в голос, стоя вокруг твоей могилы, даже старый мулла не смог сказать нам, чтобы мы не протестовали против воли Аллаха, забравшего Алишера на тот свет, мулла не смог произнести шаблонных слов, которые он говорит, когда хоронят людей, умерших в старости и в своей постели, о том что такова воля Всевышнего… Мулла просто не мог этого сказать, видя тех, кто хоронит тебя - сплошных юнцов, которым едва перевалило за двадцать… мы все, эти юнцы, стояли и плакали, а старики неловко сидели в стороне…

Я говорю, что как бы не распорядился всевышний, это НЕ НОРМАЛЬНО, когда бабушка хоронит своего внука, у которого осталась двухмесячная дочь и семнадцатилетняя жена…

Алишер, а помнишь, как мы гуляли на твоей свадьбе, я был свидетелем на церемонии, когда мулла соединил тебя с твоей женой браком. А помнишь, как ты мне позвонил и радовался, что у тебя родился ребенок…

Когда я стоял у тебя дома рядом с твоим телом, твоя мама, убитая горем, плакала у меня на плечах, и я не мог её успокоить, она сказала мне, что ты показывал ей платье, которое подарила моя жена для твоей дочери. Оно было «на вырост», и ты уже никогда не увидишь, как твоя дочь наденет это платье.

Я хотел кричать, что это НЕ НОРМАЛЬНО, КОГДА УБИВАЮТ ЗА СЛОВО…

Взрослые говорили мне: не плакать, надо смириться с волей Аллаха; но я не смогу забыть лицо бабушки Алишера, которая убитая горем сидела и лишь повторяла, что Алишер всегда предупреждал, когда придет, когда вернется, даже когда выходил на улицу за сигаретами…

Алишер, когда я подошел к твоей бабушке, она сказала мне: «Сынок, ты бывал у нас, когда мой Алишер был жив, я очень надеюсь видеть тебя у нас и в будущем, когда его уже нет…» Обещаю, брат, не будет такого, что я приеду в Ош и не зайду к тебе домой, к твоей бабушке…

Когда мы, загрузив твое тело, ехали на грузовике с открытым бортом на кладбище через весь город, то по дороге совершенно незнакомые мальчишки, увидев траурную процессию, вставали на колени и произносили молитву по усопшему моему другу, совершенно не знакомые люди, не зная, кого хоронят, молились за тебя, Алишер… Спасибо, мальчики, спасибо, люди, спасибо Вам за то, что вы оказывали последние почести моему другу… поверьте, он стоил этого…

Вернувшись с кладбища, я зашел в комнату твоей дочери, Алишер. Она лежала в колыбели и улыбалась, не понимая, что тебя уже нет. Я не смог посмотреть в глаза твоей жены, которая в семнадцать лет осталась вдовой, не смог сказать ей слов утешения, я просто не смог…

Я лишь погладил и поцеловал твою дочь, теперь уже единственного твоего ребенка. А ведь мы собирались устроить с тобой «социалистическое соревнование»: у кого же будет больше детей. Ты проиграл мне, мой друг, но я бы отдал все, чтобы ты победил…

Отныне я не люблю среду, ненавижу за то, что в тот день, сидя у себя дома, играя со своим сыном, узнал от твоего отца, что тебя больше нет, что тебя застрелили… Я долго не мог попасть ногой в штанину и лихорадочно думал, что сейчас уже поздно и нет рейсов в Ош. Я не смог дождаться утреннего рейса и поехал к тебе на такси и всю ночь умолял водителя ехать быстрее, хотя понимал, что уже можно не спешить к тебе, что теперь ты будешь всегда ждать нас в одном месте…

У кыргызов есть обычай, когда мужчины приходят домой к погибшему, то они издалека плачут в голос, и я понял, что это не просто ритуал, это горькая необходимость, когда мужчинам разрешается плакать.

Выйдя из такси в начале улицы и надев кыргызские национальные головные уборы, мы с моим другом Канатом заплакали в голос и сами по себе начали повторять слова, которые слышали много раз на похоронах чужих людей, те причитания, которые произносили мужчины.

Алишер, я впервые видел твоего отца в таком состоянии. Аваз-ака, огромный мужчина, плакал, обняв меня, как мальчишка, и было такое ощущение, что он моментально стал стариком, плечи его опустились, он весь ссутулился, мы долго, неприлично долго для мужчин стояли и плакали, даже когда я успокоился, он смог остановиться, он так плакал..

Потом ко мне начали по очереди подходить твои младшие братья, Алишер, они за одну ночь без тебя повзрослели, твой самый младший брат, у которого были такие тонкие и правильные черты лица, каких нет порой у девушек, тоже вмиг повзрослел, он стоял в традиционном халате и успокаивал меня, хотя один Бог знает, что происходило с ним самим.

Затем я зашел в ту комнату, где ты лежал, женщины исходили криком, а ты лежал… такой спокойный.

Я думал, что у людей, которых убили, бывают гримасы боли и страха, а ты же лежал и как всегда смеялся… Когда тебя убивали, ты смеялся в лицо тем, кто в тебя стрелял в упор, в голову. Брат, пусть будут прокляты те, кто сделал это.

Эй, люди, эй, палачи, эй, убийцы! Неужели вы не знаете притчу о том, что можно отрубить голову, но бесполезно отрезать язык? Неужели вы думаете, что, убив Алишера, вы что-то выиграете? Вместо Алишера будут еще сотни других парней, которые будут говорить и писать правду.

Лишь горько от того, что этих ребят тоже будут пугать, будут им угрожать, а когда они, как Алишер, не захотят молчать, их тоже будут отстреливать.

Я всегда смеялся над журналистами, которые уезжали на запад, ища политического убежища. Сейчас я думаю, может, и тебе, Алишер, надо было давно уехать?

И сам себе отвечаю: ты бы не уехал никогда, знай даже ты наперед, что тебя убьют.

Брат, прости меня за мой цинизм, когда я говорил, что никаким спецслужбам, которые за тобой открыто следили, не выгодно убивать тебя и поднимать шум.

Как я оказался не прав, Боже, как же я слишком переоценил мораль и здравое мышление тех, кто тебя убил.

Сейчас я думаю, если бы твои убийцы подошли ко мне и попросили меня объяснить тебе, что очень опасно писать правду, то смог бы я уговорить тебя не писать? Наверное, нет…Да что говорить: ты все равно не послушал бы меня, как и всегда.

Алишер, ты заплатил неимоверно высокую цену за свободу слова. И если после этого все мы остальные заткнемся, то ты зря отдал жизнь за право говорить правду…

Прощай брат… Ты жив, пока мы тебя помним».